Око небесное - Филип Киндред Дик Страница 27

– Ну хорошо, – сказала она слабым голосом, – я готова.

Хэмилтон запарковал «Плимут» Макфайфа на стоянке больницы. Пока они впятером шли по гравию к больничным зданиям, Лоус переспросил еще раз:

– Так Сильвестер – ключ ко всему этому?

– Сильвестер и есть всё это, – ответил Хэмилтон. – А ключом был тот сон, который был у вас с Маршей. И другие факты – твой акцент, ее изменившаяся внешность. Статус этого культа Второго Баба. Вся эта геоцентрическая Вселенная. Мне сейчас кажется, что я знаю Артура Сильвестера вдоль и поперек, снаружи и изнутри. По большей части изнутри.

– Ты уверен? – с сомнением спросил Лоус.

– Мы все восьмером попали в протонный луч Беватрона. И в какой-то момент на всех нас оставалось всего одно сознание, одна точка отсчета. Сильвестер не терял сознания.

– Тогда, – сказал Лоус практично, – на самом деле мы не здесь.

– Физически мы все еще лежим на полу здания Беватрона. Но ментально мы тут. Гигантская свободная энергия луча превратила личный внутренний мир Сильвестера в нашу общую вселенную. Мы подчинены логике религиозного придурка, старика, что подцепил шарлатанский культ в Чикаго тридцатых. Мы в его вселенной, где действуют все его безмозглые религиозные предрассудки. Мы в его голове. – Он махнул рукой. – Этот пейзаж, этот вид. Все это просто складки мозга; холмы и долины разума Сильвестера.

– О боже, – прошептала мисс Рейсс. – Мы в его власти. Он пытается уничтожить нас.

– Сомневаюсь, что он в курсе произошедшего, в этом-то вся и ирония. Сам Сильвестер, вероятнее всего, не видит ничего странного в этом мире. Да и с чего бы ему видеть? Это мир его личной фантазии, в котором он и жил всю свою жизнь.

Они вошли в здание больницы. Никого не было видно; изо всех комнат грохотал агрессивный рев воскресной утренней проповеди Тетраграмматона.

– Да, действительно. Об этом я забыл, – признался Хэмилтон. – Нам надо быть осторожнее.

За стойкой информации никого не было. Судя по всему, весь персонал слушал проповедь. Перелистав журнал, Хэмилтон нашел номер палаты Сильвестера. Через минуту они уже поднимались на бесшумном гидравлическом лифте.

Дверь в палату Артура Сильвестера была открыта настежь. Внутри они увидели худого и прямого старика, не отрывающего взгляд от телеэкрана. Там же, в палате, находилась и миссис Эдит Притчет со своим сыном Дэвидом. Они беспокойно ерзали и входящую группу встретили с некоторым облегчением. Сам Сильвестер, однако же, даже не шевельнулся. Без устали, с фанатичным упорством, он сидел лицом к лицу со своим Богом, погруженный в гневный вихрь воинственных, бьющих в сердце эмоций, что выплескивались в палату.

Очевидно, Артур Сильвестер не видел ничего странного в том, что его Создатель обращался лично к нему. Это, судя по всему, было частью его воскресной рутины. Воскресным утром он потреблял недельный запас духовной пищи.

Дэвид Притчет подошел к Хэмилтону с раздраженным выражением лица.

– Что это за фигня вообще? – потребовал он ответа, тыча пальцем в экран. – Мне совсем не нравится.

Его мать, пухленькая женщина средних лет, сидела, грациозно обгрызая очищенное яблоко; на ее мягком лице не отражалось ни единой мысли. Кроме смутной неприязни к громоподобному реву, она была абсолютно равнодушна к происходящему на экране.

– Сложно объяснить, – сказал Хэмилтон мальчику. – Ты, вероятно, еще не сталкивался с Ним до сих пор.

Старый костлявый череп Артура Сильвестера чуть повернулся, жесткий и бескомпромиссный взгляд серых глаз упал на Хэмилтона.

– Замолчите, – бросил ветеран голосом, который заставил Хэмилтона вздрогнуть. Не тратя больше слов, он снова повернулся к экрану.

Это и был человек, в чей мир им довелось попасть. В первый раз после аварии Хэмилтон испытал настоящий, непритворный страх.

– П'хож, – уголком рта пробормотал Лоус, – нам тута всем придёцц' заслуш'ть весь эт' спич.

По всему выходило, что Лоус был прав. Интересно, сколько времени Он обычно вещает, когда дорвется до микрофона?..

Спустя десять минут не выдержала миссис Притчет. С усталым стоном она встала со своего места и прошла ко входу в палату, где стояли остальные.

– Святые небеса, – пожаловалась она, – я никогда терпеть не могла всех этих бубнящих телепроповедников. А этот в придачу еще и громче всех остальных, что я слыхала в жизни.

– Рано или поздно Он сдастся, – сказал с усмешкой Хэмилтон. – Уставать уже начал.

– Все в этой больнице смотрят – до единого, – поделилась миссис Притчет, недовольно скривив губы. – Это вредно для Дэвида… Я пытаюсь научить его воспринимать мир рационально. Нехорошее тут для него место.

– Однозначно, – согласился Хэмилтон.

– Хочу, чтобы мой сын получил достойное образование, – продолжала она пылко; изящная ее шляпка покачивалась в такт словам. – Хочу, чтобы он изучил великих классиков, познал прекрасные стороны жизни. Его отец, Альфред Б. Притчет, создал тот великолепный стихотворный перевод «Илиады». И я считаю, что большое искусство должно играть свою роль в жизни обычного человека, как вы полагаете? Оно может сделать его существование настолько богаче, настолько полнее…

Миссис Притчет оказалась почти такой же занудой, как и Тетраграмматон.

Мисс Джоан Рейсс, стоя спиной к экрану, объявила:

– Я больше ни одной минуты не выдержу. Этот ужасный старик еще, что сидит и глотает всю эту чушь с экрана! – Ее лицо скривила гримаса отвращения. – Взять бы что-нибудь – что угодно – да дать бы ему по башке!

– Мэм, – сказал ей Лоус, – эт' тута старик, мэм, он вас уделает так, как вам не снилось, мэм, еж'ли вы спробуете.

Миссис Притчет прислушивалась к акценту Лоуса с заметным интересом.

– Эти региональные акценты так украшают речь, – с дурацкой радостью сообщила она ему. – Откуда вы, мистер Лоус?

– Клинтон, штат Огайо, – ответил Лоус уже без акцента. Он пронзил ее гневным взглядом; подобной реакции он вовсе не ожидал.

– Клинтон, штат Огайо, – повторила эхом миссис Притчет все с той же мягкой улыбкой на лице. – Я проезжала как-то раз. Там ведь, кажется, отличная оперная труппа?

Хэмилтон обернулся к жене, пока миссис Притчет все еще перечисляла свои любимые оперы.

– Вот женщина, которая не заметит, даже если мир исчезнет полностью, – сказал он Марше.

Он говорил тихо, но именно в этот момент ревущая проповедь наконец закончилась. Безумная пляска красок пропала с экрана; на мгновение в палате воцарилась тишина. Хэмилтон покраснел, поняв, что его слова в этой внезапно наступившей тишине услышали все.

Медленно и неумолимо голова Сильвестера повернулась на тонкой шее.

– Я прошу прощения, – прозвучал его спокойный ледяной голос. – Вы хотели что-то