Семиозис - Сью Бёрк Страница 23

орел. Может, они вернулись. Я попыталась встать и бежать, не тратя времени на то, чтобы оглянуться, но меня снова ударили по спине, и, снова падая лицом о землю, я успела увидеть человеческие ноги. Кто-то встал коленями мне на плечи и вжал лицо в траву. Я заорала, но дышать было больно, и трава и земля заглушили звук. Кто это делает? Ноги были вроде бы мужские. Я попыталась снова посмотреть, но кто-то еще схватил меня за ноги и вздернул их вверх и в стороны, а мужские бедра ударили меня по ногам: он засунул в меня свой пенис. Я попыталась сбросить колени, прижавшие мои плечи, попыталась встать… Я пыталась и пыталась. Я хотела это прекратить, остановить его, вырваться. Он делал мне больно, втискиваясь и выходя, сухой и рвущий, и слишком широко раздвинутым ногам было больно. Я лягалась и хватала руками, но ничего не могла поймать. Мне хотелось сделать им больно, еще больнее, не думая, только боль и ярость – и у меня ничего не получалось.

Он вышел до конца и бросил меня. Трава оцарапала мои колени. Они еще раз ударили меня по спине. Я охнула. У меня болели ребра, плечи, пах, колени. Шелестя ногами по эспарто, они убежали. Я села, как только смогла, но они уже скрылись из вида, а у меня кружилась голова и я не смогла их поймать. Спустя какое-то время я увидела, что рядом со мной на траве лежат рубашка и брюки: мне оставили послание.

Лицо болело. Я дотронулась до него. Грязь и что-то влажное. Еще не посмотрев на пальцы, я поняла, что это кровь. Я знала, почему на меня напали. Я слишком ценная, чтобы меня убивать, потому что я могу рожать детей, но они хотят, чтобы я прекратила сопротивляться, прекратила заставлять родителей сказать правду, прекратила считать, будто у детей есть право жить, как им хочется, – жить лучше.

Родители. Они заставили замолчать Джулиана. Они сделали мне так больно, как только могли. Я знала, чего они хотят, и я знала, чего я хочу, – и что бы они со мной ни делали, это ничего не меняло. Не считая того, на что я готова пойти. Ересь, бунт и война, наконец.

Свет уже был близ вершин деревьев. Я оделась. По пути в деревню я остановилась у оросительной канавы и вымыла все два, три раза. Я дрожала, хотя холодно не было, – и думать я могла только о насилии.

Дети и внуки уже оделись. Или сделали это, когда увидели меня, в ссадинах и царапинах. Они шепотом сказали мне, группа детей на площади, что случилось с Эпи, и Бласом, и Беком, маленьким сыном Леона и верным спутником Хиггинса, и с Николеттой, матерью Хиггинса, – об угрозах и избиениях. Им сказали, что я опасна. Вспомните, что случилось с Джулианом. Им велели не слушать меня, но они больше не желали повиноваться. Я рассказала им, что случилось со мной, – и они были готовы ответить, но как? Даже я не знала.

Алеша увидел меня и что-то промямлил, виновато одергивая на себе рубашку.

– Ури ходил в Радужный город, – сказала я, не дожидаясь, когда он что-то скажет внятно. – Твой отец знал. Они все знают – родители. И не хотят, чтобы мы туда шли.

Он недоуменно сморщился.

– Они боятся радужного бамбука. И меня боятся. Ночуй со мной, – попросила я. Он уставился на меня с открытым ртом. – С охотничьим ножом, – добавила я.

Он моргнул и кивнул. Неважно, понял ли он причину.

Я пошла навестить Октаво. Блас сказал, что ему лучше, – но выглядел он не лучше. Одну сторону лица у него перекосило, говорил он хрипло. Из уголка его рта текла слюна.

– Девочка, ты пострадала.

– Вера организует нападения. Ты это знаешь. Вспомни Джулиана. Ее надо остановить.

Он погладил здоровой рукой лицо, словно пытаясь отследить границу между здоровой и отказавшей частью:

– Мы ожидали рай. Найти рай. Знаешь, что мы нашли?

– Лучшее место для жизни. Вы не захотели туда идти, а я хочу. Мы хотим.

– Те кости, что ты нашла – в них ДНК. Мир использует РНК. Вот… почему… город единственный. Удивительно. Не с Мира. Другие искали рай.

Я не сразу поняла.

– Стекловары были чужаками? Как мы? – Я не знала, что думать, и мне было не до того. – Нам надо остановить Веру. Ты сможешь нам помочь?

– Паула сделала себя руководителем. Вера не училась, но никто не учился…

– Ты сможешь нам помочь?

– Помочь в чем?

– Уйти в Радужный город.

И освободиться от родителей.

– Бамбук еще умнее… Вы будете делать то, что он захочет.

– Бамбук не так плох. Ты его даже не видел.

– Плох, плох. Заставит вас остаться.

– Он просил меня остаться. Ему нужна вода, нужны дары, нужны мы. Стекловарам бамбук очень нравился: по городу это заметно. Хуже, чем здесь, быть не может.

Он вроде бы смотрел на меня, но я не была в этом уверена.

– Помоги нам, – попросила я. – Скажи правду. Больше ничего от тебя не нужно.

– Сказать правду… – Он неуверенно кивнул. – Да… правду.

– Спасибо.

– Ваше будущее, не мое.

Вид у него был несчастный. Я поцеловала его в здоровую щеку.

Блас сказал мне, что он поправится, – что инсульт не настолько обширный. Он похлопотал над моими царапинами и притворился, что поверил, когда я сказала, что больше ничего не болит. Я старалась об этом не думать, но не могла прекратить – и думала не только о себе.

– Это неправильно, – сказал он. – Что будем делать?

– Увидишь, – ответила я.

Вот только я все еще не знала точно, что именно сделаю. Как отреагируют родители, когда Октаво заговорит? А дети? Мы, дети, уважали Октаво, а некоторым он нравился. Но родители попытаются нас прижать. Снова.

Когда я уходила из клиники, Октаво дремал. Я прошла к себе домой через крошечное скопление уродливых хижин, служивших нам домом. Растения нас подкупали, но они нас не били и на нас не нападали. Алеша ждал меня в моей комнате и ночью крепко обнимал каждый раз, когда я просыпалась, дрожа: мне снилось, что я на поле с эспарто.

Утром мы узнали, что Октаво умер. В это время с ним была Вера. Многие дети усомнились в ее словах, и, когда я шепотом рассказала им про город, про плоды, про то, что Октаво сказал и что собирался сказать, они поняли, что произошло на самом деле. Родители знали про город и инопланетян и боялись – так боялись,