Николай Симонов - Сидоровы Центурии Страница 22

— А что, давайте споем! — сразу же откликнулись на его предложение несколько голосов. — Петрова! Нашу любимую!

— Ой, что-то я совсем не в форме, — начала отнекиваться Петрова, но немного погодя попросила: А ну-ка, Лена, дай верхнее ля второй октавы.

— "Над небом голубым есть город золотой", — чистейшим сопрано пропела Лена Водонаева.

— А ты, Люда, дай нижнее до первой октавы, — попросила Петрова другую девушку.

— "С прозрачными воротами и яркою звездой", — пропела альтом девушка по имени Люда.

И Петрова сильным, слегка надтреснутым, но все равно выразительным голосом запела, тогда еще не столь известную и популярную, песню на слова Анри Волхонского и музыку средневекового композитора Франческа де Милано в переработке Владимира Вавилова. В своем изначальном варианте, если кто не знает, песня называлась "Рай".

Девчата подпевали Петровой, разбив голоса на две партии. И столько затаенной страсти и тоски по прекрасной и неведомой обители человеческих душ услышал Павлов в ее голосе, что, накрыв лицо полотенцем, беззвучно заплакал. Ему, почему то, разом, стало стыдно за себя и все неблаговидные поступки, которые он совершил в своей сознательной жизни. Но и исполнение, надо сказать, было таким, что автору стихов и композитору не было бы стыдно за свое произведение.

Затем девчата спели "Светит незнакомая звезда". Солировала распевшаяся Петрова. А потом они стали уговаривать Лену Водонаеву спеть Ave Maria. Может, она бы и спела, если бы Нина Петрова опять не прикололась:

— Дмитрий Васильевич! Это она вас стесняется! Боится, что вам не понравится!

После короткой перебранки с Петровой: "Да замолчи ты, дура" и т. п., - Лена Водонаева запела: "Спят усталые игрушки". Девчата громко засмеялись и хором подхватили. На этом концерт закончился. Гостьи столицы постепенно успокоились и, наконец, в спортзале установилась тишина. Слышно только было, как трещат люминесцентные лампы, да еще где-то далеко звенят отправляющиеся в парк трамваи.

Павлов повернулся на правый бок, лицом к пахнущей касторкой стене, задремал, а потом и вовсе заснул. И приснился ему странный сон. Будто бы он открывает крышку железного ящика, в который профессор Шредингер засунул своего кота Ганса. А кот — живехонек, и усы у него почему-то позолочены, а на шее — белая манишка.

— Так это же Бегемот! — ахнул он. Кот громко мяукнул, вылез наружу, подошел к неведомо откуда появившейся двери и начал требовательно царапать ее когтями.

— В туалет или пожрать захотел, — догадался Павлов и открыл дверь.

Кот прошмыгнул в дверь. Павлов пошел за ним и неожиданно оказался в университетской аудитории.

— Опять ты, Павлов, опаздываешь! — строго сказал ему преподаватель с бородой, как у Михаила Ивановича Калинина, и черного цвета академической шапочкой на голове. На шапочке мелом было написано: "Академия наук СССР". Еще раз внимательнее приглядевшись, Павлов с удивлением обнаружил, что преподаватель почти голый — в одних черных, до колен трусах. А на трусах мелом написано: "Действительный член".

Павлов, бочком-бочком, пробрался на свободное место и огляделся. Аудитория была заполнена до отказа, но не одного знакомого лица он не заметил.

— Двоечник и разгильдяй Коровьев, к доске! — скомандовал преподаватель.

Из последнего ряда вылетел какой-то субъект, в клетчатом костюме и надтреснутом пенсне, и приземлился возле кафедры.

— Докажи, что теорема Пифагора не верна! — потребовал преподаватель.

— При каких коэффициентах искривления пространства, Мессир? — попросил уточнить студент

— Со всеми, какие знаешь, — сказал преподаватель и добавил: А про которые не знаешь, нам Павлов расскажет.

Удивившись такому повороту событий, Павлов, как положено в такой ситуации вести себя застигнутому врасплох студенту, начал вертеть головой, ища того, кто бы ему помог. Но все демонстративно от него отвернулись. Он, конечно, обиделся, но в этот момент к нему подлетела записка. Он обрадовался, развернул ее и прочитал: "Хер тебе на колесиках, стукач, а не подсказка!".

— Так, кто бросил Павлову шпаргалку? — грозно спросил преподаватель. — Молчите? А мне и без вас известно, что это — Изя Фишман. А также и то, что там написано. Кандидат наук Фишман! Вон из аудитории!

Павлов решил, что это не справедливо. Не только потому, что в записке нет ничего по теме семинара. Ему показалось, что форма обращения преподавателя к студенту, имеющему степень кандидата наук, попахивает не только антисемитизмом, но и оскорблением личности. Когда студент по фамилии Фишман в вельветовом пиджаке броского вишневого цвета вышел из аудитории, громко хлопнув дверью, Павлов встал и заявил преподавателю свой протест.

Выслушав его, преподаватель взмахнул рукой и скомандовал:

— Транспортное средство г-ну Павлову — в студию!

Тут же в аудиторию, в один миг превратившуюся в сверкающую юпитерами телевизионную студию, под звуки фанфар и гром аплодисментов, с шумом и грохотом прибывающего поезда въехал огромный фаллос, на котором торжественно восседал Валентин Георгиевич Афанасьев в сером двубортном костюме и накинутым на него кроваво-красным плащом с белым подбоем. В руках тов. Афанасьев держал предмет, отдаленно напоминающий копье.

— Да это же вылитый Понтий Пилат! Всадник Золотое перо! — поразился Павлов, сразу опознав в своем начальнике главного героя романа Михаила Афанасьевича Булгакова "Мастер и Маргарита".

— Пора отсюда сваливать. Щас тут такое начнется! — подумал он и, бочком-бочком, выбрался из аудитории-студии.

В дверях он столкнулся со старшим лейтенантом госбезопасности Светланой Викторовной Олениной, причем совершенно голой и с трупными пятнами на груди и животе.

— Вот, — сказала она, показав ему свое служебное удостоверение и сверкнув фосфорическими глазами, — пришла на пересдачу зачета. Не знаете, кто принимает?

Не ответив на ее вопрос, Павлов бросился со всех ног по длинному коридору, в конце которого он увидел свет.

Приблизившись к концу коридора, он услышал шум морского прибоя и крики чаек. Обрадовавшись тому, что можно искупаться, он выскочил на белый песчаный пляж. Там он с удивлением обнаружил своих знакомых юнкоров, которые лежали в купальниках на спортивных матрацах и принимали солнечные ванны. И только Нина Петрова загорала topless. Он окликнул ее и сделал ей строгое внушение, мотивируя требование надеть купальник вредностью ультрафиолета для молочных желез.

— А мне по барабану, — ответила Петрова, — все равно после того аборта мне никогда не родить. Вы бы лучше Лену Водонаеву научили плавать.