Ольга и Сергей Бузиновские - Тайна Воланда Страница 105

европейских мистиков. Учитель, принявший облик «Огненного Дракона», объявляет ученику, что пришло время измениться. Он говорит, что истинной

мистерией является сама жизнь. Ученик должен встать «на путь Слова» и

осознать свою раздвоенность на «Огонь и Свет», внешнее и внутреннее, тело

и душу — то, что в алхимической символике именуется «железом и золотом».

Вспомните булгаковское «Раздвоение Ивана» и раздвоение «пастушка» Вани

Солнцева: душа, отделившаяся от тела, поднимается по лестнице. «А кто не

может взойти, тог смертный человек…»

«Истина будет открыта лишь тем, кто не только слышал и видел ее, но и

сможет ее изречь», — предупреждали розенкрейцеры четыре века назад.

«Восхождение путем Слова» — это бесконечная запись истории мира. той

шахматной партии, которую от века ведут всесильные боги. «Надо же

что-нибудь описывать». — говорит Адам-Воланд, глобальный «историк» и

«шахматист». Ему ведь ничего и не нужно было, кроме романа мастера. И

«математик» Вечеровский — обладатель «нечеловеческого мозга» — требует, чтобы ученик в своем объяснении Вселенной обходился без формул:

«Словами, пожалуйста!» Именно эту «кровь» пьют боги: «Малянов понял, что

это стихи, только потому, что Вечеровский, закончив, разразился глуховатым

уханьем, которое обозначало у него довольный смех. Наверное, так же ухали

уэллсовские марсиане, упиваясь человеческой кровью, а Вечеровский так

ухал, когда ему нравились стихи, которые он читал. Можно было подумать, что удовольствие, которое он испытывал от хороших стихов, было чисто

физиологическим».

Слово — это очень важно. Бегемот и левиафан, две трубы, реки, текущие навстречу друг другу, кровообращение — все это жалкие попытки

описать нечто, связывающее верх и низ. («Я буду солнце лить свое, а ты

свое — стихами»). Вспомните дубненскую лекцию Бартини: тяжелые

психочастицы опускаются на «дно» — в мир солнц и планет. — а легкие

дрейфуют по направлению к «источнику их зарождения». Это похоже на

драгу: «ковши» душ опускаются один за другим, сбрасывают новейшие идеи

и зачерпывают «наваждения Земли». Мир создается Словом и в Него

возвращается.

А может, это тоже — Школа? Сыны Божьи строят и разрушают свои

песочные замки на берегу великой Реки Времени — воплощаются, играют, творят, реализуют себя, — отлично зная. что в них самих воплощены еще

более высокие существа. Все живое — единая цепь, которая удерживает

Вселенную от бесформенности и хаоса.

4. «ПОЗДРАВЛЯЮ ВАС, ГРАЖДАНИН, СОВРАМШИ!»

«Прошу заметить», — без конца повторяет Булгаков. И — «если строго

вдуматься»… Разве не слышится в этом призыв к внимательному чтению?

Заметьте: Воланд озабочен качеством провизии. Эпизод с буфетчиком

показывает, что пища богов — «первой свежести», а ниже происходит

деградация идеи: пирог с гусиной печенкой, третьедневочные щи, брюквенная баланда… Неспроста Булгаков показывает на балу два джаза —

человеческий и обезьяний: «Человек — обезьяна бога». Еще более

откровенен И. Ефремов в «Часе Быка»:

«Каждое действие, хотя бы внешне гуманное, оборачивается бедствием

для отдельных людей, целых групп и всего человечества. Идея, провозглашающая добро, имеет тенденцию но мере исполнения нести с

собой все больше плохого, становиться вредоносной…».

Идея — луч, брошенный в человечество. Вернее — просочившийся в

него,

как

просачиваются

в

захолустье

столичные

сплетни.

Он

обезображивается до неузнаваемости: «Мысль изреченная есть ложь».

Искажение информации — закон нашего мира. Именно по этой причине свет

рассеивается даже в вакууме, а слово, прожив многие сотни лет, выворачивается наизнанку. Взять, к примеру, слово «урод»: в языке древних

славян — «красавец»!

А разве сама жизнь не является результатом нескончаемой цепочки

ошибок в генетическом коде? Абсолютное большинство мутантов гибнет, но

единицы получают преимущество, размножаются и вытесняют прежний вид.

Своей непреложностью и всеобщностью всемирный закон искажения

превосходит все известные физические закономерности: мысль и материя

одинаково деформируются в потоке Времени. Кривая, по которой год от года

ускоряется реализация задуманного — это одновременно и график

стремительного превращения в свою противоположность. Никто не знает, сколько столетий разделяют миф об Икаре и самолет, но способы борьбы с

летанием были реализованы через несколько лет после первых стартов

братьев Райт: истребитель, зенитное орудие, аэростат заграждения…

Подобным примерам нет числа. Нам пора догадаться, что мир создан для

максимального искажения информации. Об этом знал и Льюис Кэрролл, придумавший детскую игру в «испорченный телефон».

Так говорил Бартини на междисциплинарном семинаре в Дубне. Идея

сходит в ад физического мира через человека творческого. Он «слышит»

сигнал и преобразует поступившую информацию во что-то другое — в

художественный текст, на холст или в чертеж, — внося необходимые

погрешности посильно, в меру таланта. Народные массы — «усилитель». Они

подхватывают все новое и самоотверженно воплощают, искажая идею

окончательно — строят ракету или рушат прогнившее государство. Засылаем, к примеру, в «мыслеприемник» по имени Ф.Ницше трижды романтическую

грезу о свободном человеке. А что на выходе? Костры из книг, «ФАУ-2» и

гора детской обуви перед газовой камерой…

«Царства, секты и религии претерпят столь полное изменение, что

воистину станут своей противоположностью», — предупреждал Нострадамус.

Не потому ли, что Вселенная — «испорченный телефон» Бога, королевство

кривых зеркал? Воланд подсказывает: мир — «вранье от первого до

последнего слова». И доктор Стравинский не зря говорит: «Мало ли чего

можно рассказать. Не всему же надо верить».

«В начале было Слово…».

И — «вранье от первого до последнего слова»…

Неспроста в романе все перекошенные, косятся, косоглазые или косые, ударяются о косяки и даже обзаводятся косами. Ночной гость Ивана что-то

бормотал про косой дождь. Разгадка скрыта в разговоре поэта с мастером:

«девица со скошенными к носу от постоянного вранья глазами». И про

«испорченный телефон» у Булгакова есть, — он испортился в Варьете, перед

сеансом Воланда. «И остальные аппараты в здании испортились», —