Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна Страница 77

Откуда ты вообще узнал, что нужно искать в Хаффельберге мертвецов?

Мы… В горле у Мартеля резко пересохло, он потянулся за термосом, но передумал и отдернул руку. Ульрики продолжала смотреть в глаза, не мигая. «Я…» Солгать было невозможно, совершенно нереально, язык постепенно немел, как в кабинете у стоматологов, колобшего слишком много анестетика. «Я видел их…» Губы ульрики тронула тень улыбки.

«Их…».

И Марцель сдался. «Девушек, красивых девушек, которые вдруг начинали гореть и кричать без звука…» — отчего-то добавил Марцель, глядя в сторону. Ветер колыхал в верхушке травы, как огромное изжелто-зеленое море, расплескавшееся от спуска с горы через холмы и к темной громадине леса. Невероятно далеко у самого горизонта упрямо ползла через долину серебряная змея электрички, к черной норе у основания гряды, сочившейся призрачным запахом дыма и острой кедровой смолы.

Дневной свет, нереальный, как на раскрашенных ретро-пленках в фильмах тридцатых годов, лился, кажется, со всего неба одновременно, измеряя от игольных проколов на куполе, и солнце было всего лишь самым большим из них. Мартель зажмурился, вытравливая из головы навязчивую картинку. Ульрики тихо вздохнула и перекатилась по шелестящей траве, прижавшись к нему боком.

«Их можно увидеть лишь тогда, когда реальность становится тонкой, на грани», — прошептала она прямо.

На ухо, закидывая руку ему за спину, на плечо, прикладывая ладонь к виску. Пальцы у нее были горячие, и дыхание тоже.

В сумерках, между днем и ночью, между сном и бодрствованием, когда внезапно просыпаешься один в темноте, на перекрестках, между одной дорогой и другой, в зеркалах, на мостах, между безумием и холодным рассудком, я тоже их вижу, Марцель, Марцель, и чаще всего ту девочку в клетчатой рубашке и широких джинсах, рыжую. — Дани…

Сссс!

Положила ульрики пальцем ему на губы, и Марцель снова онемел.

Не называй их имена.

Ты и так ходишь по грани. Поэтому я и заметила тебя тогда. Я тебя очень долго ждала, Марцель.

Под рёбрами у Марцеля словно пузыри от шампанского забурлили. Он понял, что это смех только когда услышал себя со и испугался сам. — Жуткие какие-то вещи, говоришь? — натужно выдавил он, открывая глаза. Солнечный ретро-эффект уже развеялся, долина стала обычной зеленой долиной, залитой ярким дневным светом. — Шутишь, да? Я даже не могу… — он хотел сказать прочитать тебя, но осекся.

Ульрике не Шелтон, хотя рядом с ней так же спокойно, как и с ним. — Вот чёрт! Хотел бы я понять, что это значит, но я имею в виду всё это! Ульрике шутливо боднуло его в плечо и хмыкнуло.

Поймёшь, если научишься слушать.

А ты, значит, не скажешь? Мартель повернул голову и в упор уставился на Ульрике, как раньше она на него. — Предположим, я хочу дать тебе выбор? — загадочно ответила она. И прежде, чем Марцель что-либо спросил, добавила «Ты же не хочешь, чтобы я опять говорила сейчас жуткие вещи, да?» В голове у нее был огонь, пожирающий Хаффельберг.

Не хочу, — согласился Марцель, — не сейчас, ведь можно еще потянуть время, можно ведь?

Марцель перевернулся на спину, увлекая за собой и ульрики. Она уютно пристроила голову у него на плече и обняла, подсунув руку под поясницу, так, будто была такого же роста или даже ниже. Глядя в небо на серую вереницу клочковатых облаков, Марцель гладил улерьки от затылка к лопаткам с нажимом, как большую кошку, и старался не думать ни о чем. Получалось неплохо.

Ближе к восьми вечера, когда закончились не только бутерброды, но и шоколад, и даже шиповниковый отвар в термосе, на новенький ярко-желтый мобильник пришло сообщение от Шелтона с лаконичным «Задержусь немного». — От твоего друга? Ульрики бесцеремонно повернула к себе экран и пробежала глазами текст. — Ого! — уныло согласился Марцель. — Черт! Хоть бы сказал, на сколько задержится. — На пару часов, — оптимистично предположила она.

На пару дней, — передразнил ее Марцель.

Ну, перезвони ему, если волнуешься.

Если он сам не позвонил, значит, нельзя, — вздохнул Марцель. — Дурацкий вечер. — Может, поужинаем вместе, а потом пойдем куда-нибудь? Звать фрау Кауфер к себе в комнату у вальцев было глупо, а к фрау Вальц еще глупее. Но очень, очень хотелось.

Поужинать запросто, но потом у меня планы, — разбила.

Нечаянно Олерьке все мечты.

Извини, нужно поговорить кое с кем из монастыря.

Со священником? — скинулся Марцель. — С каким еще священником? — искренне удивилась Улирике, даже в мыслях у нее, кажется, промелькнул вопросительный знак.

Отец Петер уехал вроде на неделю еще, ну, ему и не до разговоров было, особенно в последние дни.

Не-е-е, — отмахнулся нетерпеливо Марцель. При воспоминании о погружении в разум больного старика делалось дурно. — Я про нового, ну, который Александр Декстер. — Этот? Ульрике аж в лице изменилась. Марцеля на мгновение захлестнули чужие, очень сильные эмоции, одновременный страх и неприязнь, и чувство вины, и злая радость. — Ну уж нет. — А ты с ним знакома?

Полюбопытствовал Марцель. — Эй, ты куда? Но Ульрике уже поднялась рывком, сунула пустой термос в сумку и побежала с холма. — Верни корзинку, Гретья! — крикнула она, не оборачиваясь, и голос у нее металлический, Ульрике! Ты обиделась? Прокричала в ответ совершенно обескураженный Марцель, торопливо вставая на ноги. Правую икру покалывала, как иголочками. Мышцы затекли от неудобной позы.

Нет! — рявкнула Ульрике и побежала быстрее. — Ну, твою ж мать! — Марцель растерянно обвел взглядом беспорядок, оставшийся после пикника. — Это что? Уйти от ответа? В прямом смысле? Ульрике так и не обернулась ни разу. Злобно пнув муравейник, поросший травой, Марцель принялся потихоньку собираться. Он аккуратно скатал в шарик фольгу от бутербродов и от шоколадки, собрал в пакет салфетки, стряхнул с клетчатого пледа крошки на траву и только потом начал неторопливо спускаться с холма к тропинке.

Плед неприятно оттягивал руку и выглядел как обвисший флаг побежденного государства в какой-нибудь древней битве. По дороге через город Марцель несколько раз ловил на себе взгляды и слышал мысленные смешки «Он идет, чувак, с пакетом мусора и рваной тряпкой под мышкой, и злился. Сначала на Ульрике, которая не подумала оставить ему хотя бы рюкзак, потом на подзадержавшегося Шелтона, потом на всех Хаффельбергцев с копом.

Из чувства противоречия он заскочил в пиццерию и купил самую большую пиццу с четырьмя дополнительными добавками, которую, конечно, никак не смог бы съесть в одиночку, выкурил на ходу сигарету и бросил окурок прямо на мостовую, не потушив. Маленький бунт прошел незамеченным, и даже здоровенная чёрная кошка с жёлтыми глазами, наблюдавшая акт вопиющего нарушения порядка от начала до конца, только зевнула и уставилась в другую сторону.

— Все вы, сволочи, равнодушные, — пожаловался Марцель в пустоту и, перехватив поудобнее плед и коробку спицей, поплёлся к вальцам. Дома Гретта трагически сообщила, что у мужа мигрение и шёпотом попросила Марцеля вести себя потише. — Да-да, конечно, — кисло ответил он и подумал, что как раз хотел врубить что-нибудь погромче.

Без всякого энтузиазма, проглотив пару кусков пиццы, Марцель накинул джинсовку и отправился шляться по городу в сумерках. «Самое подходящее настроение, чтобы встретить привидения». К ночи Хаффельберг в очередной раз вымер. Остались лишь вездесущие кошки в подворотнях. В отсутствие туристов и ключевых футбольных матчей закрылись еще в семь обе пивнушки, только в одной из них протирал бокалы и любовался коллекцией автографов от заезжих звезд пожилой владелец, который отнюдь не горел желанием возвращаться домой и общаться с женой-скандалисткой.

Хмыкнув, Марцель подсадил в его разум образ милой и доброй фрау, которая просто ужасно волнуется за мужа-выпивоху и неторопливо отправился дальше. Постоял на мосту с четверть часа, потом прошлёпал к тому переулку, где увидел вторую девушку и, перемахнув через низкую оградку, стащил из чужого сада яблоко. Оно было далеко не такое сладкое и хрустяще-сочное, как в Клаустале, по дороге к дому ройтеров, но сам факт воровства придавал ему благородный налет исключительности.