Забери меня отсюда - Софья Валерьевна Ролдугина Страница 59

Шоколад Кённа пил медленно, осторожно, дул на него перед каждым глотком – и зябко грел пальцы о чашку. Рассказ он вёл странно – порой нелогично, очень интимно и отстранённо в то же время; так течёт река – то быстро, то медленно, то грохочет на порогах, то задумчиво умолкает. О проказах Эйлахана он говорил так, словно это было только вчера, о своих чувствах – так, словно читал книгу, написанную кем-то другим. Тина часто не могла удержаться от смеха, но в горле у неё постоянно ком стоял, как на похоронах.

Двойственное ощущение; мучительное.

– Вот примерно в таком духе прошло лет двести, – внезапно произнёс Кёнвальд, на полуслове прерывая занимательную историю о том, как он по заданию учителя за ночь спрял стог соломы в золотую пряжу, чтобы удачно выдать замуж добрую и смышлёную дурнушку. – Однажды я заглянул в омут и увидел, что на меня пялится всё тот же тощий мальчишка, только волосы у него стали седыми как снег. Конечно, я возмутился и потребовал у Эйлахана ответа: мол, не его ли рук это дело. Он отпираться не стал, обещал снять заклятье, только промолвил печально: «Лучше бы ты оставался ребёнком, ибо всякая женщина, которую ты полюбишь не как сестру или мать, разобьёт тебе сердце».

Тина похолодела, сама не понимая отчего.

– А ты? – спросила она тихо.

Кённа усмехнулся – и бледным языком слизнул шоколадный подтёк с ободка чашки.

– Разумеется, я ответил, что не собираюсь никого любить. Видимо, два века – слишком малый срок, чтоб набраться ума, если всё это время заниматься исключительно учёбой. Но не прошло и пяти лет, как я безоглядно влюбился… В женщину по имени Гвенда, предназначенную в жёны другому человеку. Лучшему другу Эйлахана.

Перед глазами у Тины замелькали книжные страницы.

– Ох…

«Прямо Гвиневра, Ланселот и король Артур».

– Не вздыхай с ужасом, Тина Мэйнард, – улыбнулся Кёнвальд беспечно, вытягиваясь на траве. Опустевшие чашки сами собой покатились по ночному саду, подпрыгивая на кочках – прямо к порогу, к приоткрытой щели, держа путь, очевидно, на кухню. – Я был тем ещё высокоморальным засранцем, а потому никого не подвёл, не предал и не соблазнил – страдал исключительно в одиночку. От учителя разве что отдалился, а это была непростительная ошибка… Возможно, будь я поблизости, всё бы сложилось иначе. Ты читала сказку о лисах графства Рэндалл? О графе Валентине и его друге-чародее?

Тина рассеянно кивнула, кутаясь в плед, хотя никакого холода не чувствовала.

– Да. – И зачем-то уточнила: – В расширенном варианте, с учеником чародея и расчленёнкой в конце.

Она прикусила язык, вовремя сообразив, что для участника событий выбрала не самые деликатные слова. Кёнвальд закрыл глаза. Губы у него побелели.

– Я не знаю, какая версия истории вошла в легенды, их немало ходило потом. Но в жизни… в жизни это было море крови. Они не щадили никого, королевские солдаты. Одну служанку, молоденькую совсем, обезглавили прямо на кухне, и голова у неё свалилась в очаг. Мальчишку, который помогал на конюшне, затоптали конями – а он-то что сделал? Немой был, не понимал ничего. Не знал даже, наверное, кто вообще в стране король… Гвенду, конечно, одной из первых убили. Она вышла защищать замок, как воин – с мечом в руках. И… – Он сглотнул и накрыл глаза тыльной стороной ладони. – Наверное, руки ей отрубили поэтому. У меня не то что сердце разбилось – дыра развезлась в груди, причём размером с Тисовый Омут. Я искал хоть кого-то живого, на ком злость сорвать, но всё уже было кончено: враги повержены, замок изрядно разрушен. А единственный, кто мог бы хоть что-то изменить, сидел на берегу реки над телом бездыханного друга.

– Валентина?

– Валентина Рэндалла, да, – выдохнул Кённа. – Я говорил ведь, что Эйлахан был весёлым и добрым? Так вот, тогда я впервые увидел его не таким. И сделал… наверное, глупость. У меня в руке было ожерелье Гвенды, тринадцать чёрных бусин и семь белых. И до того, как Эйлахан успел что-то предпринять, не знаю, реку осушить вместе с её жадным Хозяином, или наслать тысячу бедствий на королевство, или истребить род людской… В общем, пока не случилось непоправимое, я бросил это ожерелье, самое дорогое, что было у меня тогда, на берег реки. Хозяин тут же почуял жертву, потянулся за ней… – Он осёкся.

Тина перевернулась набок. Ей хотелось обнять Кёнвальда или хотя бы придвинуться к нему, но она не могла, словно между ними появился невидимый барьер, и страшно было разрушить хрупкое равновесие.

На траву ложилась роса. Становилось зябко.

– Ты его убил?

Кёнвальд привстал, опираясь на локте; приоткрыл глаза – они полыхнули потусторонней синевой.

– О, этого было бы мало, Тина Мэйнард. Я отнял не его жизнь, но суть и присвоил её – саму реку, от истока до устья, со всеми притоками и ручейками. Отыскал графского первенца – живого; отыскал сердце Валентина – мёртвое… Готов был собственную жизнь положить, чтоб спасти хоть кого-то ещё, но тут Эйлахан наконец пришёл в себя. Друга он спас великим колдовством, которое вошло в историю, и повторить его никто не смог: он разделил своё сердце надвое. А я… я вдруг понял, что не могу покинуть реку.

Профессия библиотекаря и тысячи с жадностью проглоченных книг привили Тине навык, почти утерянный ныне: в то время когда большинство людей читали, увы, мимо строк, она умела читать между. И пока Кёнвальд вёл свой сбивчивый рассказ, то перескакивая на несколько веков вперёд, то возвращаясь к истоку, она выстраивала цепочку причин и следствий, восстанавливая реальную историю.

…Кённа повзрослел среди фейри, обучился удивительным вещам, заработал себе звучное имя и отчасти перенял способ мышления своих воспитателей. Однако фейри он не стал. До поры до времени роли это не играло, но в роковой момент стало той самой соломинкой, что переломила спину лошади. Когда он в отчаянной попытке спасти хоть кого-то, не умножая жертвы, отобрал бразды правления у Хозяина Реки, то случилось непоправимое: невероятная мощь, которая текла от истока к устью, бурлила на порогах, дремала в омутах – вся она разом хлынула в Кёнвальда. А как человеку, пусть и необыкновенному, вместить целую реку? Совершить такое можно, лишь безжалостно расчистив место внутри себя; отказавшись от человеческой сути, от личности, от судьбы…

Не каждый на это