Огни Хафельберга - Ролдугина Софья Валерьевна Страница 47

— Шелтон, иди. Ульрик и права, не такой я больной. Он чувствовал, что губы кривит неискренняя улыбка, но ничего поделать не мог. Разочаровывать ульрики было стыдно до судорог, даже мерзко. К тому же после того случая не было этих, как их, рецидивов. Валите уже отсюда за своими ветками. — Действительно, не было.

Эхом откликнулся Шилтон, машинально поглаживаясь царапанный локоть. — Мы вернемся быстро. А если тебе что-то привидится, то можно просто не смотреть. Потрепанный лис храбро наступил в центр капкана. «Щёлк!», Марцель выдохнул, «Ага!», и закутался в одеяло. Момент, когда Шелтон с Уллирикой вышли из пещеры, совершенно не отложился в памяти. «Значит, просто не смотреть…», и Марцель закрыл глаза.

Это всегда служило спусковым крючком для телепатии. Стоило приглушить одно из чувств, как другое тут же пыталось занять освободившееся место. Обычный слух улавливал потрескивание углей в костре, тихий свист сквозняка в туннеле, уходящем вглубь горы, шорох дождя снаружи и хруст мелких веток под ногами у Шелтона и Ульрики, отходящих дальше и дальше. Слух телепатический жадно тянулся к их разумам, и Марцель ощущал то, что ощущать никак не мог.

Холодные капли воды, стекающие по лицу, по шее, забирающиеся под вырез свитера, чекочущие спину, как невидимые пальцы, мокрые пряди волос, липнущие к щекам, тяжесть ненавистных армейских ботинок, куртка, сползающая с плеч. Причем слышать все это получалось так просто, естественно, что даже становилось немного страшно. А вдруг и там, в городе, эта странная обостренная чуткость останется? Мысль пугала.

Ведь одно дело — сливаться мысленно с двумя приятными, пожалуй, даже близкими людьми, и совсем другое — остаться обнаженным перед толпой, без возможности отделить свою личность от прочих. — Не хочу, — Марцель шептал и не узнавал свой голос, — не хочу возвращаться обратно к хаосу, не хочу в психушку. Шелтонс» улерики действительно не задержались надолго, и четверти часа не прошло, как они вернулись, нагруженные целым ворохом пышных еловых веток.

Правда, при разборе этого богатства вскоре выяснилось, что даже на две лежанки лапника не хватит, пол слишком холодный и неровный. — Я ночью встаю часто, так что сплю с краю, — сразу предупредила Ульрике, наскоро расстелив на еловом ложе флисовый плед. — А вы между собой решайте, как хотите.

Улучив момент, когда Ульрике занялась изготовлением подушки из своего рюкзака и подсохшую костра куртки, Шелтон наклонился к напарнику и шепнул. — Ты спишь рядом с ней? — Вроде ты против совращения малолетних, — не удержался от шпильки Марцель. — Я против того, чтобы эти теоретические малолетние внезапно хватали меня за разные части тела и царапали. Локоть — это еще куда ни шло.

А что-нибудь понежнее… Шелтон выдержал зловещую паузу, и глаза у него сверкнули в полумраке, ловя отблеск костра. — У тебя же явная склонность к мазохизму, так что переживешь. — Ну, спасибо. — Не шипи. И так холодный и скользкий, на гадюку похож. — И да, кстати, Шванг, на голове у тебя полный бедлам, и что-то мне подсказывает, что если ты не приведёшь себя в порядок сейчас, то утром нас, Ульрике, будет ожидать весьма забавный концерт с воплями и плясками.

Марцель чертыхнулся и полез за расчёской. Тем временем, художественно развесив мокрые брюки и носки и сушиться у костра на двух палках, Шелтон забрался под одеяло. Ульрике давно уже лежала с края настила и, кажется, спала, поэтому телепату пришлось бронясь лезть через голову напарника. Еловые иголочки покалывали даже сквозь толстый флиз, жесткий рюкзак никак не мог заменить подушку.

Впрочем, к хреновым условиям для ночлега Марселю было не привыкать. Спал же я когда-то на картонных коробках в подворотне. — Доброй ночи всем! И пусть нас не съест медведь во сне! — Медведи здесь не водятся, Шванг. Тебе уже говорили об этом. — Ну, пусть нас не съест кто-нибудь, водится же здесь кто-нибудь, кто-нибудь хищный, кто-нибудь хищный и голодный.

— Да уймись уже, придурок! Марцель ухмыльнулся и мстительно запустил руки Шелтону по цвитер. — Прибью! От прикосновения ледяных пальцев к животу стратег резко шарахнулся, врезался лбом в стену пещеры и едва не взвыл. — Убьешь при свидетелях? — еле слышно выдохнул Марцель напарнику в ухо, который пытался без лишнего шума отцепить от себя чужие руки.

«Шванг, ты нарываешься! Мне не нужен напарник, который… Мальчики, ну хватит уже!» Сонно пожаловалась Ульрике и перевернулась на другой бок, прижимаясь грудью к спине Марцеля. «Спите! Оба!» И она потянулась вдоль согнутой руки Телепата, накрывая горячей ладонью и его пальцы, и пальцы Шелтона. От прикосновения стратег будто окаменел разум.

Ульрике, я бы вас попросил… — Заткнись, Курт, я устала. И, как ни странно, Шелтон действительно заткнулся. Постепенно рука у него расслабилась, утих и шторм, бушевавший в океане разума. Марцель, ежесекундно ожидавший новых жутких угроз от напарника, весь издергался, вслушиваясь в его мысли. Но они оставались, как всегда, нечитаемыми.

Слишком сложно, слишком много, и стратегия грядущего разговор с Блау шла параллельно с сортировкой фрагментов разрозненных сведений о Даниеле Ройтер, а биржевые графики паутиной опутывали карточный домик рассуждений о возможном укромном убежище Нуаштайна. И чем глубже Марцель нырял, вслушиваясь в напарника, тем навязчивее ему мерещилось, что вот эта злость, вторжение в личное пространство, угрозы и жесткие ответы на любые попытки втянуть стратега в идиотские шутки все это наносное, ненастоящее, наигранное.

Элемент дрессировки. Непривычно ироническая мысль всплыла в сознании Шелтона и растворилась. Ее можно было бы даже принять за иллюзию или часть сна, тем более что стратег действительно уже засыпал. Это Марцель, накрутивший себя за день, никак не мог успокоиться и расслабиться, несмотря на оглушительную усталость. Он лежал и тупо пялился в камень стены поверх Шелтонова плеча, но не мог сосредоточиться толком ни на своих мыслях, ни на чужих.

А потом, когда Шелтон уже.

Совершенно точно заснул, Ульрике вдруг прошептало «Марцель, а ты все-таки любишь ежевику или нет?».

От неожиданности телепат ответил честно «Люблю, но зрелую, в смысле сладкую». — Тогда обернись, только тихо, не разбуди его. Марцель осторожно повернул голову, а Ольвике в то же время приподнялась, нависла над ним, опираясь на локоть. — И где ежевика? Телепат ничего не мог поделать с собой, губы сами в улыбке разъезжались.

— Ты дурак, — очень серьезно спросила Ольвике, — сам же понимаешь, что это предлог такой. — Провокаторша! Марцель тихонько, стараясь не разбудить напарника, приподнялся навстречу ей. Дыхание смешивалось. — Тебе сколько лет? Скажи, очисти мою совесть. — Не скажу, — улыбнулась Ульрике, но Марцель это уже не увидел, ощутил.

Щекой, краешком губ, языком. — Достаточно. И тебе на самом деле ведь без разницы? Дыхание сбилось. Рядом Шелтон спал и во сне прижимал к своему животу ладони Марцеля и Ульрики, со всей своей природной жадностью, уверенностью в неоспоримом праве старшего, сильного и с какой-то болезненно-нежной заботливостью. И от этого сердце почему-то начинало колотиться как бешеное.

— Похоже на секс втроем. Марцель улыбнулся, и уже Ульрики впитала его улыбку — щекой, краешком губ, языком. У дурацких, неловких поцелуев был кисло-сладкий привкус недозрелой ежевики. — А это затягивает… — сбивчивым шепотом констатировал Марцвель через четверть часа.

— Плечо, шея, снова плечо… Кожа теплая, влажноватая, футболку с широким вырезом можно просто сдвинуть вправо или влево… Вот черт, я с ума сойду, и у меня затекла.

Рука. «А ты как?».

Хочу, — буркнуло Ульрике куда-то за ухо, — а придётся спать. — Почему? — Марсель даже не понял сначала, но шевельнул ногой и тут же задел Шелтона. Тот пошевелился во сне, но, к счастью, не очнулся.

А-а-а, да, проблема.

Угу, — грустно вздохнула Ульрике и потерлась лбом о его плечо.

Завтра утром всё будет по-другому. — Уже не до всякого такого.

С чего ты взяла? Костер выстрелил угольком. Марцель вздрогнул, въехал коленкой Шелтон в бедро и с перепуга создал такую реалистичную иллюзию внушения сна, что сам в нее поверил. — Ладно, вечер не к черту, зато Шелтон нас не спалил. — С чего? Я просто знаю, — сказала Ульрике и зевнула. Ее тоже задело внушением хоть и самым краешком.