Латинист - Марк Принс Страница 2

— Вряд ли ты много наговоришь, — добавила она. — Там один процент.

— Могу вам дать свой, профессор Эклс, — вызвалась Флоренс. — Я его только что зарядила.

Крис отвернулся, как будто не услышав.

— В любом случае… — начала Тесса, но Крис повернулся обратно.

Накануне вечером он сказал ей, что все образуется: ее заявки, Бен, вся ее жизнь, — и ей от этого полегчало. Но сейчас лицо его выглядело осунувшимся, влажным. Видимо, он выпил даже больше, чем она. От рубашки пахло табаком, даже с расстояния в метр с лишним. Не могла она так пропахнуть за одно утро: видимо, не попала в стирку.

— Все в порядке? — спросила Тесса.

— Нет, — ответил он. — Маме хуже. Все, отключился. — Он вернул Тессе телефон.

— Можете все-таки взять мой, — снова предложила Флоренс.

Но он уже поднимался назад по Седьмой лестнице.

— Что-то он не в себе, — заметила Флоренс. — И окурок так и не поднял.

Крис, похоже, и правда был не в себе, но Тессе хватало собственных забот.

В одиннадцать она закончила консультацию, похвалив Флоренс за работу и порекомендовав рассмотреть Каллисто, Семелу и Ио, если она хочет дотянуть до формата полноценной статьи, которую обязательно нужно написать на следующем курсе.

— А еще считаю своим долгом сообщить, что у нас здесь в самом конце каникул будет конференция. Вдруг вам надоест в Дорсете или очень захочется узнать соображения своего тьютора по поводу одного малоизвестного автора — приходите.

— Вы про Мария, да? — уточнила Флоренс. — Я видела программу конференции. «Малые поэты и…»

Тесса призадумалась: название у конференции было замысловатое, она, к стыду своему, его не помнила.

— «Малые поэты и псевдоэпиграфика: новые прочтения»?

— «Подходы».

— «Подходы к старым проблемам…»

— «В неканонических текстах», — закончила Флоренс.

— Рекламщик из меня что надо, — сказала Тесса.

Флоренс засмеялась и подала ей свое задание на перевод. — Постараюсь поприсутствовать.

Довольная Тесса пожелала Флоренс счастливого отдыха — на дворе был последний четверг перед пасхальными каникулами. Когда Флоренс ушла, Тесса еще чуть-чуть посмотрела на обкуренный фильтр, валявшийся в коротко подстриженной траве. На консультацию она пришла прямо из дома Криса, не успела даже переодеться. От вчерашней водки с тоником гудело в висках, хотя вообще-то в своей головной боли она винила Бена. Просто убить его хотелось за то, что он выбрал такой неподходящий момент. У нее через неделю защита диссертации. Она прошла три собеседования по скайпу по поводу работы на будущий год — не перезвонили ни разу. Что-то этот окурок символизировал, но ей было никак не сообразить, что именно. Может, он повествовал о невеселой истине, пятнавшей этот весенний денек: что после шести лет безоглядной приверженности жизни на высотах духа, в канун официального получения докторской степени, она вдруг выяснила, что все двенадцать университетов, куда она обратилась в поисках работы, разом ушли с радаров, все, за исключением Вестфалинга, который сварганил какие-то преподавательские полставки, — выходила чертова дюжина отказов, что ей совсем недавно казалось просто непредставимым в свете ее научной работы, ее монографии, которая лежала на рассмотрении в «Оксфорд юниверсити пресс», первой ее статьи, которую приняли в американский «Клэссикал джорнал» (наконец-то можно добавить «в печати» к своей библиографии) и рекомендательного письма от титана в их области, Криса, где он наверняка расточал ей похвалы.

В такой неопределенности Тесса раньше оказывалась только раз, в год смерти отца, а тому уже восемь лет. Пока папа был здоров, он оставался блистательным остолопом со вспыльчивым нравом: в тех редких случаях, когда папа соизволял поехать вместе с семьей на пляж Нептун, он сидел в широкополой панаме, погрузившись в «Ланцет», вытянув бледные ноги под раскидистым зонтиком. Ему сходили с рук его рассеянность и откровенные насмешки над филологическими замашками Тессы («вместо „анастезии“ нужно использовать латинское слово»), потому что Шерил тоже была врачом, а Клэр собиралась им стать. Тессу как раз приняли в Корнель, равно как и в Университет Флориды (ее страховочный вариант), — и тут семейство огорошили его диагнозом. Она восемнадцать лет мечтала сбежать из Флориды, но вдруг оказалось, что Корнель — это очень далеко и очень дорого. Ей дали понять, что отъезд ее станет верхом эгоизма, поскольку Дин при смерти, а Шерил перегружена работой. Во всех этих разговорах, которые велись вполголоса, постоянно сквозила мысль, что мечты Тессы куда менее значимы, чем мечты Клэр: она почти сняла жилье в Энн-Арборе, и нельзя ставить под удар ее будущее на медицинском поприще.

Когда Дин умер, Тесса вдруг поняла, что у нее не осталось ни личного, ни эмоционального ресурса, чтобы вступать в самостоятельную жизнь. Ей исполнилось двадцать, последние два года она только и делала, что возила Дина по врачам, толкла обезболивающие таблетки, поддерживала его в минуты уныния, смотрела, как он умирает, смотрела, как он смотрит, как умирает. Слезы сестры и матери на похоронах она восприняла как личное оскорбление, каждая капля кислотой прожигала ткань ее бытия, сама же она хранила угрюмое сдержанное молчание. Оценки она получала так себе, на личную жизнь забила, сестра вот-вот опубликует первую собственную статью (о чем она успела сообщить Дину перед самой его кончиной), а череп его матово белел сквозь поредевшие волосы, кожа стала прозрачной, и всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы чего-то достичь, но так до конца и не достиг, ее жертвенность не оценил, хотя она и была его любящей дочерью, его безропотной сиделкой, свидетельницей самых тягостных для него мгновений, по сути его матерью, — все это опустошило ее окончательно.

Будущее просматривалось смутно. За этот год она успела перевести несколько пространных фрагментов «Энеиды», сидя в круглосуточной забегаловке рядом с трассой Гейнсвил — Джексонвил, но в кампус пока не переехала, хотя от мысли, что она так и останется дома, земля уходила из-под ног. Дин, пока был жив, по сути, ничего не взращивал ни в доме, ни за его пределами, и сама неотличимость окружающего до от после причиняла Тессе невыразимую боль, причем единственным выходом ей представлялись картофельные оладьи и бездонные чашки кофе в забегаловке для дальнобойщиков рядом с 301-й дорогой, блаженная анонимность тамошнего вечного синготического дневного света, а также миф о происхождении Римской империи, изложенный в двенадцатой книге Вергилия. Она напрочь утратила понимание того, что после окончания университета в жизни ее на полных к тому основаниях будут присутствовать Вергилий или Овидий, — Дин в один из дней что-то пробормотал про юридический