Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф Страница 57

С кряхтением, глухо бормоча под нос молитву Сфинге (по всему судя, сфингица уже началась, а если и нет, кто, как не Сфинга, укрепит мужество человека перед лицом страданий?), он поднялся в спальню, выволок из-под кровати ржавый, первозданно пустой несгораемый ящик, предназначавшийся для хранения прибылей, запер в нем азот, а ключ вернул в потайное место, под кувшин с водой на прикроватном столике.

На его счастье, спуск оказался проще, чем он ожидал. Перенося как можно больше веса на трость и перила, переставляя со ступеньки на ступеньку здоровую ногу, Шелк умудрился и не упасть, и свести боль к минимуму.

Окрыленный успехами, он проковылял в кухню, поставил трость в угол и, самую малость потрудившись над рычагом помпы, сполоснул руки. Ростень уже заглядывала во все окна. Поднимавшийся рано, но не настолько, Шелк не видал столь свежего, юного утра уже довольно давно и, мало этого, с радостью обнаружил, что не так уж страшно устал, да и спать ему более-менее расхотелось.

Второй подход к помпе позволил ополоснуть лицо и волосы, отчего Шелк почувствовал себя лучше прежнего. Устал он – это да. Устал, проголодался как волк, но встретить лицом к лицу новый день сможет вполне. Пожалуй, даже в кровать ложиться после еды не стоит.

Зеленые помидоры ждали своего часа на подоконнике, однако… однако куда подевался четвертый? Озадаченный, Шелк призадумался. Из четырех помидоров осталось три. Неужели кто-то забрался в сад при мантейоне, дабы похитить с его кухни один-единственный незрелый помидор? Для сибилл пищу обычно готовила майтера Мрамор… На миг Шелк представил ее себе склонившейся над дымящейся сковородой, сдабривающей ломтиками его помидора восхитительную поджарку из мелко нарезанной ветчины с луком. Рот его тут же наполнился слюной… но нет, майтера Мрамор и подобные «заимствования» – две вещи абсолютно, совершенно несовместные!

Морщась на каждом шагу (и сам же потешаясь над собственными гримасами), он дохромал до окна и внимательно оглядел подоконник. Да, вот и остатки четвертого помидора – дюжина семечек с клочьями шкурки. И, мало этого, в третьем почти до самой сердцевины прогрызена, словно просверлена изрядных размеров дыра.

Ясное дело, крысы… хотя на работу крыс все это вроде бы не похоже.

Срезав объеденную часть, Шелк настрогал ломтиками остатки пострадавшего помидора и пару целых и лишь после этого, задним числом, сообразил, что для приготовления завтрака требуется растопить плиту.

Прогоревшие дрова, как и всякий раз, сколько помнилось Шелку, превратились в безжизненно-серую золу без единого тлеющего уголька. Сколько б ему ни рассказывали о разжигании огня от углей, не погасших с прошлого раза, самого его жизнь этакими легендарными углями-долгожителями не баловала еще никогда. Уложив на остывшую золу пару клочьев использованной, специально сберегаемой для растопки печей бумаги, он добавил к бумаге горстку лучины из дровяного ящика возле плиты. Несколько снопов раскаленных добела искр из запальника – и вскоре бумага с лучиной запылали вовсю. Далее надлежало сходить наружу, к поленнице.

Однако едва Шелк шагнул к дверям, за спиной раздался негромкий, вороватый шорох. Разом остановившись, Шелк со всей возможной в его положении поспешностью обернулся назад и едва успел разглядеть нечто черное, мелькнувшее и затаившееся у самой стены на верхней доске шкафа для съестных припасов. Из памяти тут же всплыл яркий, чересчур яркий образ белоглавого, устроившегося поверх дымоходной трубы.

«Нет, нет, – успокоил себя Шелк, – это всего-навсего крыса».

Крысы в обители авгура имелись с тех самых пор, как он прибыл сюда из схолы, а развелись, вне всяких сомнений, еще до того, как схолу окончил патера Щука, но… Крысы крысами, а потрескивающая лучина ждать не будет. Выбрав пару подходящих на вид полуполешек, Шелк, разок едва не упав по пути, отнес их на кухню и аккуратно уложил в топку. Разумеется, к тому времени крыса успела удрать, однако Шелк на всякий случай вооружился оставленной в углу тростью Крови и, задержавшись возле окна, выходящего на Серебристую, пригляделся к истертой, не слишком отчетливой резной голове, завершавшей круто изогнутый набалдашник. Вроде собачья? Или, скорее уж…

Повернув трость, он поднес набалдашник поближе к серым отсветам утра.

Да, скорее уж, голова львицы. После недолгих колебаний Шелк решил таковой ее и считать. В конце концов, львица – символ Сфинги, а сегодня как раз ее день… одним словом, все очень даже к месту.

Вдобавок львы – это крупные кошки, а против крыс крупные и требуются: для кошек обычных эти докучливые грызуны чересчур велики и сильны. Не слишком рассчитывая на успех, Шелк поднял трость и выбил из верхней доски шкафа для провизии барабанную дробь – справа налево, а после слева направо. Затаившееся на шкафу существо встрепенулось, хрипло, пронзительно завопило. Птичьего крика Шелк в этом вопле признать не сумел и посему изрядно удивился, увидев черное перышко, спорхнувшее и, плавно кружась, опустившееся на пол после новой атаки.

Поначалу ему пришло в голову, что крыса уволокла на шкаф вчерашнюю дохлую птицу, чтобы там, наверху, сожрать ее без помех. Очевидно, за деревянной стенной панелью над шкафом имеется крысиное гнездо, однако птица, оказавшись слишком большой, не пролезла в нору…

Задумавшись, Шелк замер, прислушался. Трескучий крик, донесшийся со шкафа, определенно испустила не крыса. Спустя около минуты он догадался заглянуть в мусорное ведерко. Давешней птицы внутри не оказалось.

Будь лодыжка в порядке, Шелк просто взобрался бы на табурет, но состояние дел (и в первую очередь его собственное) подобного рода подвигам отнюдь не благоприятствовало.

– Эй, птица, ты там? – позвал он. – Отвечай немедля!

Ответа не последовало. Тогда Шелк снова провел тростью Крови над верхней доской шкафа, выбивая из дерева барабанную дробь, и на этот раз явственно услышал исполненный возмущения птичий крик.

– А ну слезай, – твердо сказал он.

– Нет… нет, – хрипло откликнулась птица.

– А я-то решил, что ты сдохла.

С верхней доски шкафа для запасов съестного не донеслось ни звука.

– Это ведь ты похитила мой помидор, не так ли? Обокрала меня и теперь думаешь, что я намерен жестоко мстить? Не стану я мстить, даю слово. Прощаю тебе покражу.

Умолкнув, Шелк принялся вспоминать, чем питаются ночные клушицы на воле. Семенами? Нет, семена птица оставила на подоконнике. Видимо, падалью… мертвечиной.

– Р-резать?.. Р-резать меня? – гортанно, с вопросительной ноткой в голосе прокаркала птица.

– Не стану я приносить тебя в жертву. Не стану, клянусь. Писание ясно предупредило, что от такой жертвы не будет никакого проку, а я не настолько глуп, чтоб ему прекословить. Да,