Дети Божии - Мэри Дориа Расселл Страница 22

– Прямо на тромбоне играю! Мелкие буковки теперь, хоть убей, не вижу, – с прискорбием проговорил он, но наконец понял: – Жосеба Гастаиназаторре Уризарбаррена.

– Красота, – промолвил Джон.

– Рассказывают, что сам черт однажды попытался выучить баскский язык, – тоном просветителя поведал Сандос. – Нечистый сдался после трех месяцев, выучив всего два слова эускары: два ругательства, оказавшиеся к тому же испанскими.

– И как нам, простым смертным, следует звать его? – спросил Джон.

– Джо Альфабет? – предположил Эмилио, с зевком отстегивая второй ортез. – Первое имя его звучит как Жозе. Выговорить легко: Жо-се-ба.

Джон пару раз попробовал произнести полное имя и удовлетворился тем, чего сумел достичь, тем более что никто не ожидал, что он продвинется дальше трех первых слогов.

– Еще он эколог. И вроде бы неплохой парень. Слава Богу и за малые милости… так? Боже… прости! Я забыл о том, что ты очень устал, – проговорил Джон, когда Эмилио зевнул в третий раз за такое же число минут. – Все… ухожу. Ухожу! Отдыхай.

– До завтра, – проговорил Эмилио, делая шаг к постели. – И еще, Джон… я рад тому, что ты здесь.

Кандотти радостно кивнул и поднялся на ноги, однако на верху лестницы остановился и посмотрел назад, на Эмилио, слишком вымотанного для того, чтобы раздеваться и уже повалившегося на постель.

– Эй, – спросил Джон, – неужели ты не хочешь спросить меня о том, что я принес тебе в этой коробке?

Эмилио не стал открывать глаза.

– Так скажи мне, Джон, что ты принес в этой коробке? – послушно проговорил он. – Правда, мне на это насрать.

– Письма. И прочую бумажную хрень. Почему ты не читаешь свою почту?

– Потому что всех моих знакомых нет в живых. – Глаза открылись. – И кто, по-твоему, будет писать мне? – обратился к потолку Сандос с деланым изумлением. И немедленно восхитился пришедшей мыслью. – А что, Джон, я, наверное, получаю предложения трахнуться от бывших заключенных мужского пола!

Кандотти фыркнул, удивленный самой идеей, однако Сандос, восхищенный несомненной абсурдностью подобного предположения, приподнялся на локтях, лицо его просветлело, вся усталость мгновенно улетучилась.

– Мой дорогой Эмилио, – начал он и, перевалившись на спину, продолжил непристойную и чрезвычайно бойкую импровизацию на широкую литературную тему тюремной романтики, заставившую Джона задохнуться от хохота.

Наконец, когда поток красноречия иссяк, Джон утер глаза, отдышался и воскликнул:

– Ты ужасный циник! У тебя много друзей на Земле, Эмилио.

– Не надо, Джон. В настоящее время из всех пороков я способен только на цинизм и сквернословие. Для всего прочего необходимы силы или деньги.

Кандотти снова расхохотался, велел Сандосу прочитать двое четок в порядке покаяния за явным образом нечистые помыслы, помахал на прощание рукой и начал спускаться по лестнице. Он уже намеревался выйти из домика, когда услышал, что Эмилио зовет его по имени. Не отрывая ладони от ручки двери, все еще ухмыляясь, он посмотрел наверх, в сторону комнаты Сандоса. – Да?

– Джон, мне… мне нужна помощь.

– Конечно. В чем угодно.

– Я… мне придется подписать кое-какие бумаги. Я ухожу, Джон. Я покидаю Общество.

В высшей степени ошеломленный, Кандотти привалился к дверному переплету.

Спустя мгновение Сандос продолжил голосом негромким и нерешительным:

– Можешь ли ты пристроить к моей руке ручку, так чтобы я мог удержать ее? Как ты сделал с бритвенным станком, а?

Поднявшись до половины лестницы, Джон остановился, как и Сандос не желая вести этот разговор лицом к лицу.

– Эмилио. Вот что… Ну, хорошо, я понимаю твои обстоятельства – ну, в той мере, в которой их может понять посторонний. Но ты уверен? Я о том, что…

– Я уверен. Сегодня днем я принял решение. – Подождав, Кандотти услышал: – На моей совести и так много всякого дерьма, Джон. Я не хочу добавлять к нему ложь. Никто не сможет осудить меня за все содеянное и за то, что после всего этого я считаю себя священником. Это будет нечестно.

Джон тяжело опустился на ступеньку лестницы и закрыл руками лицо… Тем временем Эмилио продолжил:

– Как мне кажется, это должно быть какое-то подобие клинышка, который будет удерживать ручку под углом, так? Новый ортез неплох, однако тонкая моторика ко мне вернулась лишь отчасти.

– Ага. Хорошо. Без проблем. Что-нибудь придумаю.

Джон поднялся на ноги и направился вниз по лестнице, как будто постарев на десять лет за эти пять минут. Шагая вразвалочку по дорожке в сторону главного дома, он услышал голос Эмилио, доносившийся из слухового окошка:

– Спасибо тебе, Джон.

И, не оглядываясь, безнадежно помахал рукой, зная, что Эмилио не может видеть его.

– Конечно. Честное слово, – прошептал Джон, ощущая неприятное ползучее прикосновение морского ветерка, высушившего слезы.

Глава 7

город Инброкар

2046 год по земному летоисчислению

Ошибка его, если этот поступок действительно стал ошибкой, заключалась в том, что он решил посмотреть на ребенка.

Кто знает, как сложилась бы вся дальнейшая история, если бы Супаари ВаГайжур просто дождался утра и, ничего не подозревая, освободил бы душу своего ребенка для лучшей участи?

Однако повитуха явилась к нему, нисколько не сомневаясь в том, что он непременно захочет увидеть младенца, а он редко находил в себе силы отвергнуть ту бесхитростную дружбу, которую руна как будто бы всегда предлагали ему. И посему Супаари торжественно направился в ясли – тяжелое вышитое облачение негромко шелестело в такт мягким, в шлепанцах, шагам, – глядя куда-то вдаль, отвергая болтовню повитухи-руна опущенными вперед ушами и не намереваясь обращать внимание на ее любезности – сознательно подражая аристократу-жана’ата, полному несокрушимой гражданской добродетели и монументального самоуважения.

«И кто я такой, чтобы над кем-нибудь насмехаться?» – спрашивал Супаари себя. Торговец-выскочка, склонный к неудачным коммерческим метафорам в разговорах с высшими рангом. Третьеродный сын из провинциального равнинного городишка, сколотивший себе состояние на торговле с руна. Чужак среди прочих чужаков, буквально случайным образом натолкнувшийся на группу иноземцев, явившихся на Ракхат откуда-то из-за трех его солнц, и воспользовавшийся этим, чтобы соорудить себе из этого факта подобие благородного происхождения, в которое не способен поверить никто, кроме руна.

С того самого мгновения, когда Рештар согласился на его предложение, он твердо знал, что никогда не станет чем-то большим, чем есть. Это ничего не значило. Он привык к одиночеству. Жизнь Супаари всегда носила характер промежуточный: она проходила между мирами руна и жана’ата, и он наслаждался перспективой, предпочитая наблюдение участию. Первый год среди высокопоставленных представителей собственной породы он провел изучая привычки окружающих его мужчин столь же внимательно, как охотник изучает свою добычу. Он привык получать удовольствие от того,