Уильям Бартон - Лучшее за 2004 год. Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк Страница 64

— Сэр Ричард Старки. Ринго Старр. Ринго — потому что носил много колец.

— Quarrymen. Пятеро парней. У них было несколько хитов в начале шестидесятых. Написали кучу песен для всякого другого народу. В шестьдесят шестом распались. Скучные старые пердуны — несколько раз пытались воссоединиться, но было бы что воссоединять. Леннон живет в трейлере в Нью-Джерси. Где остальные — бог весть.

— Леннон мертв, — сказал я. — Его застрелил в Нью-Йорке у «Дакоты» в восьмидесятом один тип, чтобы произвести впечатление на Джоди Фостер [70].

— Ну, значит, Си-эн-ти-ви крепко облажались, потому что пару недель назад у них была очередная передача про героев минувших дней, и он выглядел вполне бодро. Сказал несколько слов и похвастался своими голштинцами или еще какими парнокопытными, а репортер стал над ними потешаться, тогда Леннон ушел в свой трейлер и захлопнул за собой дверь.

Я знал, что они много смотрят телевизор у себя в пожарной команде.

— А на прошлой неделе показывали бывшего президента Кеннеди. Ему исполнялось восемьдесят четыре, что ли. [71] Вот он выглядел полумертвым — говорят, у него Паркинсон еще с шестидесятых. Пирог был всего с одной свечкой, и то наверняка сейчас ему, как Попаю, нужно съесть три банки шпината [72], только чтобы ее задуть. Два его брата по очереди зачитали поздравление президента Гора [73]. Старик, похоже, и не в курсе, кто сейчас президент. Разрезать пирог ему помогла мама. Потом жена, Мерилин, его поцеловала. Это ему, кажется, понравилось.

Минуту-другую я сидел и молчал.

— Кого у вас в семье, — спросил я, — зовут Билл?

Он замер у шкафа с пластинками. Втянул воздух — пожалуй, слишком громко. Поглядел на меня.

— Эдвард, — сказал он, — Билл — это я.

— Тогда кто такой Боб?

— Бобом звали моего младшего брата. Он прожил всего два дня. Похоронен в «Детском раю» в Гринвуде. На прошлую Пасху мы туда ездили с тобой и с Мо. Помнишь?

— А, ну да, — сказал я.

— С тобой точно все нормально… ну то есть после вчерашнего?

— Нормальней некуда, — беззастенчиво соврал я.

— Тебе точно не надо помочь с пилой?

— Да ну, что там помогать.

— Но ты все-таки поосторожней.

— Рубильник пока выключен.

— Спасибо за пиво, — сказал он, засунул под мышку пару пластинок и направился к двери.

— Пока, — отозвался я. — Выспись хорошенько.

Как бы не забыть, что Боба надо звать Биллом.

Почти сразу ко мне приехала Мо.

— Пап, в чем дело? Я никогда не видела Билла таким встревоженным.

— Не знаю. Какая-то кругом неразбериха. Да просто все неправильно!

— Что это значит — неправильно? Пап, я начинаю серьезно за тебя волноваться, и Билл тоже.

Я никогда не был нытиком, даже в худшие времена.

— Ох, пап, — сказала она. — Может, тебе сходить к доку Адамсу, сделать анализы? Может, он посоветует кого-нибудь…

— Думаешь, у меня Альцгеймер? Нет у меня никакого Альцгеймера! Это не я съехал с катушек, а весь чертов мир! Вчера… не знаю — такое ощущение, будто все, что я знал, вдруг оказалось неверным. Как слой Мохоровичича [74], только в мозгу. Никсон был президентом. Ему пришлось подать в отставку из-за взлома в отеле «Уотергейтз», штаб-квартире демократов, в семьдесят втором. У меня где-то сохранился стикер для бампера: «За каждым Уотергейтом — Милхауc» [75]. И та же гоп-компания подставила Кеннеди в шестьдесят третьем. Та же…

Я расплакался. Морин не знала, подойти ко мне или нет.

— Ты думаешь о маме? — спросила она.

— Да, — сказал я. — Да, я думаю о твоей матери.

Тогда она обняла меня.

Не знаю, что и сказать.

Я в общем-то не дурак. Но, кажется, начинаю понимать, как мало нужно, чтобы сбить человека с толку.

На пути домой после того, как опозорился в библиотеке, я заглянул в лавку, торгующую комиксами и плакатами. В одной витрине висели репродукции винтажных постеров — Кларк Гейбл и Полетт Годдард на фоне пылающей Атланты из «Мулов в лошадиной упряжи» [76], Фред Макмюррей и Джек Оуки в «Дороге на Марокко» [77], — а также открытки со стоп-кадрами: Джеймс Дин в «Кто-то наверху меня любит», «Великане» и «К востоку от рая» [78].

Дома я включил радио, ретро-канал. На привычном месте его не было, но что-то похожее нашлось дальше по шкале.

Бо… Билл оказался прав. Первое же, что я услышал, — Quarrymen спели «Gimme Diene Hande» [79]. — Я сидел у приемника два часа, пока не стемнело, и, не зажигая света, слушал. Передавали знакомые песни в чьем-то чужом исполнении, под странными названиями. Передавали и правильные вещи в правильном исполнении. Дженис Я. Фиик [80] была у них в тяжелой ротации — три песни за два часа, как времен до ее отсидки, так и после, коли верить ди-джею. Чего только не узнаешь на ретро-канале… И ни одной песни Чака Берри, а так не бывает. Что ж, придется привыкать к новой жизни. Потихоньку, полегоньку. Завтра схожу к врачу, а потом — обратно в библиотеку. Прежде чем лечь спать, я заглянул в папку, где хранил важные бумаги. Достал свою старую армейскую повестку.

Призвать меня под ружье пытался не Ричард Никсон, как значилось на ней последние тридцать два года. Теперь это был Барри Голдуотер. (Аu + H2О = 1968?) [81]

Психиатр мне в общем понравился. Несколько минут мы поговорили о материалах, которые переслал доктор Адамс: работа, удар током, то, что ему рассказала Мо.

— Вашей дочери кажется, что окружающий мир вызывает у вас тревогу. Как по-вашему, почему она так думает?

— Она имеет в виду, что я сказал ей — мол, этот мир не тот, в котором я родился и прожил пятьдесят шесть лет.

Он не стал ничего записывать в своем блокноте.

— Все изменилось, — сказал я.

Он кивнул.

— С позавчерашнего утра все, что я знал всю свою жизнь, перестало стыковаться. Президенты, оказывается, избирались не те. История тоже не та. В смысле не только политика с войнами, но и социальная история, культура. Был такой автор, Фурнас, он написал большую книгу по социальной истории США [82]. Я еще не смотрел, но там наверняка тоже все не то. Возьму ее сегодня в библиотеке. Если она там есть. Если вообще есть такой автор, Фурнас.

Я рассказал ему о том, что успел выяснить за два дня. Пока что все это было очень увлекательно, но раньше или позже, сказал я ему, наверняка попадется что-нибудь страшное. Надо будет научиться как-то с этим жить, отдаться на волю событий.

— И в чем, по-вашему, дело? — спросил он.

— Мы что, в «Клане Сопрано»? [83]

— Простите?

— Ага… Ага! Вам бы наверняка понравилось. Это телесериал о мафиози, который среди прочего ходит к психоаналитику, причем женщине. Его «Эйч-би-оу» крутит.

— «Эйч-би-оу»?

— Простите. Кабельная сеть.

Он сделал в блокноте три пометки.

— Послушайте. В моем мире… Знаю, это звучит безумно. В книге Линднера…

— Линднера?

— Линднера. «Пятидесятиминутный час». Бестселлер пятидесятых годов.

— Судя по названию, это книга о психиатрии. И что, действительно бестселлер?

— Так, давайте сначала. Еще раньше он написал книгу, из которой взяли выражение «Бунтовщик без идеала», но к фильму она никак не относится…

Он принялся строчить.

— Чем дальше в лес, тем толще партизаны, а? — спросил я.

— Продолжайте. Ну пожалуйста.

— У Линднера был пациент, который думал, будто живет на другой планете [84], среди высокоразвитой цивилизации, галактического масштаба. Натуральная космоопера, за двадцать лет до «Звездных войн». Так вот…

Он черкнул два слова, не отрывая от меня глаз.

— В моем мире, — очень медленно и четко проговорил я, глядя прямо на него, — в семьдесят седьмом году был выпущен фильм «Звездные войны», который произвел в Голливуде настоящую революцию.

— Хорошо, — сказал он.

— Так мы никуда не продвинемся! — воскликнул я.

И тут он сказал самую воодушевляющую вещь, какую я слышал за эти два дня.

— Что значит «мы», — произнес он, — кемо сабе? [85]

Мы чуть животы не надорвали, а когда отсмеялись, я попробовал рассказать ему, действительно рассказать, что, на мой взгляд, случилось.

Говорят, прошлое — это чужая страна; манеры и нравы там совершенно другие.

Чем глубже я закапывался, тем глубже мне надо было закопаться еще. Передо мной скопилось то ли двенадцать, то ли пятнадцать энциклопедий и справочников.

Теперь я понимаю, что чувствуют завзятые конспирологи. И дело не в Тройственной комиссии [86] или Генри Киссинджере [87] (здесь — мелкий чиновник из Комиссии по ядерному урегулированию), королеве Англии, «Зоне 51» [88] или маленьких зеленых человечках. Такое ощущение, что на меня ополчилась вся история с целью снести мне крышу раз и навсегда. Силы неравны. Чем больше выясняешь, тем большее требует объяснений… ну сколько можно… это никогда не кончится.