Пять ликов богини - Александр Свирин Страница 2

— Да он мне даже не совсем парень. Так, любовник. Занимались вместе духовными практиками.

— Какими?

— Тантрическими. — Зевана хитро улыбается.

— Ну ясно. А мне ничего про него не говорила.

— А надо было?

— Надо.

Она поджимает губки и стыдливо отводит взгляд. Но что-то странное в этом её, казалось бы, таком очевидном жесте, будто вовсе не из-за своего молчания она чувствует вину, а по какой-то другой, сокрытой ото всех причине. Нет у меня подходящего молотка, чтоб разбить скорлупу её сердца.

Мы выходим из квартиры и идём к рельсовой дороге по длинному освещённому яркими белыми лампами коридору. Оказавшись снаружи, я не ощущаю ни ветерка, ни весенней прохлады, о которой так много писали в старину. Полицейская фургонетка стоит в одном из парковочных мест.

— Надеюсь, ты найдёшь убийцу, — говорит Зевана на прощание.

— Коли он есть.

— Он есть.

Она некрепко обнимает меня, а после разворачивается и идёт по пешеходной дорожке вдоль путей в сторону спуска на второй уровень. А я смотрю ей вслед, думая о том, что хотел бы получить поцелуй в щёчку, мимолётное случайное касание рук, взгляд, утопающий в нежности, или на худой конец плотнее прижаться к ней, такой тёплой и пахнущей благовониями. Порой ненавижу изначального Менке за то, что влюбился в неё, и теперь мы, все остальные личности, должны нести это бремя. Но стоит снова встретиться с ней, услышать звук голоса, окунуться в холодную бездну зелёных глаз, как забываются обида и злость — на судьбу и на себя за малодушие и излишнюю впечатлительность. Зевана бурей врывается в рутинное бытие, оставляя после себя лишь разбитые мечты и сломанные чувства, сама оставаясь при этом чистой и нетронутой — стихия, шторм, снежная королева.

Когда Зевана скрывается в переходе, я сажусь с робокопами в фургонетку. Она плавно выкатывается с парковочного места, встаёт на путь и движется в сторону морга. Ежели память меня не подводит, находится он в самом низу города, на первом уровне, пятый северный блок.

Фургонетка скользит по рельсам бесшумно, выезжает в город, и мне открываются блоки нашего трёхуровневого гигадома. Здесь, на самом верху, ввысь вздымаются башни с остроконечными шпилями, а на тимпанах их треугольных фронтонов вырезаны из камня герои русского былинного эпоса: богатыри, князья, колдуны и прекрасные девицы. Из фасадов, облицованных крупной разноцветной стеклянной мозаикой, выпирают пилястры без каннелюр, из капителей которых словно пытаются вырваться медведи, ястребы и волки. Мы проезжаем под полукруглой аркой, чей архивольт украшают стилизованные под хохлому цветы, листья, травинки и ягоды. Вот впереди блок с полукруглым эркером на углу, второй этаж которого обрамляет небольшой балкончик, огороженный балюстрадой с многоугольными балясинами. На плоских многоступенчатых крышах виднеются небольшие сады с газоном и невысокими кустарниками. Но фургонетка потихоньку спускается вниз, и здесь уже мимо проносятся большие витражные окна со стрельчатыми сводами, позолоченная лепнина прямиком из времён елизаветинского барокко и фризы, на которых люди сеют поля, строят дома и работают на заводах. Иногда примечаю неоновую вывеску кафе, клуба или магазина. Мне думается, в старину пейзаж за окном был интереснее, если судить по описаниям из древних книжек. Здания разных эпох плотно прилегали друг к другу, разделяемые проездами, переулками и улицами, тут и там города украшали скверы, бульвары и парки — ныне всё исчезло, теперь только эклектичное единообразие гигадома. Интересно, есть ли отдельное слово для ностальгии по временам, в которых ты не жил? Кори сразу же даёт ответ: anemoia. Что ж, стало быть, у меня анемойя. Хорошо, что я не застал войну, но плохо, что она стёрла старый мир, оставив нам лишь города-мегаздания под защитными куполами. Интересно, выветрится ли когда-нибудь радиация снаружи? Вдохнём ли мы чистый и свежий воздух свободы?

Фургонетка спускается ещё ниже и потихоньку, плавно, сбавляет ход. Она окончательно останавливается неподалёку от блока — большой коробки с высокими и узкими окнами в готическом стиле, над входом которой старославянским шрифтом выбито в камне слово «Морг». На фасаде синим мозаичным стеклом выложена цифра пять. Я выползаю наружу, смотрю наверх, вглядываюсь в высокий свод потолка нижнего уровня (совершенно глупо, там ведь просто чернота, скрывающая железобетонную непроницаемость), а после поворачиваюсь к роботам, дабы спросить у них о самом главном.

— Прежде, чем мы войдём внутрь, должен поинтересоваться: сколько соцрейта я получу, ежели обнаружу убийцу-с?

— Если будет подтверждено убийство и вы посодействуете в поимке преступника, то вам будет начислено тридцать тысяч единиц социального рейтинга.

Быстренько прикидываю в уме: так, это значится, девятьсот пятьдесят пять да плюс тридцать, итого выходит аж девятьсот восемьдесят пять — а там всего-навсего полшага до заветного миллиона.

— Чудно-с.

Один из роботов проходит чуть вперёд, посылает стальной гермодвери сигнал, и она, мгновенно его приняв, открывается. Гердянки милостиво уступают мне дорогу, пропуская вперёд. Передо мной разворачивается короткий светлый коридор, оканчивающийся просторным лифтом. Мы заходим внутрь, и нас быстро роняет вниз на один этаж. Как только лифт выпускает нас наружу, в нос тут же бьёт крепкий запах формалина. Впереди тянется ещё один коридор, теперь длинный, и с каждым шагом холод укутывает меня всё плотнее. В конце я чувствую себя как в холодильнике, а изо рта при каждом выдохе выходит еле заметный морозный пар.

Сам морг встречает нас прямыми углами, линиями, лишёнными изогнутости и плавности, блестящей, как хромированная сталь, строгостью обстановки, холодной белизной стен и мертвенно-бледным светом. Робот-медэксперт как раз закрывает ячейку для трупов, кои во множестве расположились в дальней стене, подобно медовым сотам, после чего аккуратно подъезжает к одному из столов для вскрытий, чтобы протереть его. На экране компьютера открыты несколько документов и снимков тел. Я прохожу внутрь, мои сопровождающие заходят следом и уже через секунду оказываются рядом с медэкспертом. Затем я слышу от робокопа цепь компьютерных сигналов, звучащих как разночастотная трещотка — это он объясняет на теклане, кто я и что здесь делаю. Медэксперт принимает данные, подкатывается к одной из нижних ячеек и рукой-манипулятором выдвигает её, являя совсем ещё свежий по виду труп.

Я подхожу ближе, дабы как следует его рассмотреть.

Предо мной молодой мужчина возрастом примерно двадцати восьми–тридцати лет с тёмными кратко стриженными волосами. По форме лица, характерному оттенку кожи и обилию волос на теле могу заключить, что он является представителем одного