Нора Кейта Джемисин - Наследие. Трилогия (ЛП) Страница 31

И пошел дальше. А я прислонилась обратно к стене и еще долго не могла унять дрожь.

*

В тот день я в Собрание не пошла. Не могла заставить себя сидеть рядом с Декартой и делать вид, что ничего не произошло, пока в ушах у меня звенели крики того несчастного. Я не Арамери. И никогда Арамери не стану! Так какой смысл им уподобляться? К тому же у меня нашлись другие дела.

Я вошла к Теврилу в кабинет и застала его за работой. Он заполнял какие-то бумаги. Но прежде чем он успел встать и поприветствовать меня, я положила руки на стол и строго сказала:

— Личные вещи моей матери. Где они?

Он закрыл рот. Потом снова открыл его:

— Ее апартаменты находятся в Седьмом Шпиле.

Тут пришла очередь надолго замолчать мне.

— И что, ее апартаменты так и стоят — нетронутыми?

— Декарта приказал оставить все как есть. Как осталось после ее отъезда. А когда стало понятно, что она не вернется… — Тут он развел руками. — Мой предшественник слишком ценил жизнь, чтобы предложить выбросить оттуда ее личные вещи. А я вот тоже, как видишь, большой жизнелюб.

И он добавил, как всегда тактично и дипломатично и очень вежливо:

— Тебя проводят.

*

Так вот оно какое, жилище моей матери.

Слуга ушел, видно уловив мой безмолвный приказ. Дверь за ним закрылась, и в комнате снова воцарилась глубокая тишина. На полу лежали овалы солнечного света. Тяжелые занавески оставались задернутыми, их даже не пошевелил влетевший вслед за мной сквозняк. Люди Теврила убирались в этих комнатах, так что в солнечных лучах не танцевало ни единой пылинки. Я затаила дыхание — казалось, я стою в нарисованном интерьере.

Нужно сделать усилие и шагнуть вперед.

Я шагнула.

Гостиная. Бюро, кушетка, чайный столик. Или рабочий стол, не понять. На стенах — картины, на полочках — статуэтки, у стены — прекрасный резной алтарь в сенмитском стиле. Хоть что-то, выдающее ее собственный вкус. Все очень элегантное и красивое.

И совершенно маме не подходящее.

Я прошлась по комнатам. Налево — ванная. Побольше, чем у меня, но матери всегда нравилось принимать ванны. Я помню, как сидела вместе с ней в пене и хихикала, когда она закручивала волосы на макушке и строила мне веселые рожицы… о нет. Нет. Нельзя это вспоминать. Потому что нельзя раскисать.

Спальня. В середине кровать — овальная, в два раза больше моей нынешней, вся белая и утопающая в подушках. Шкафы, туалетный столик, очаг с каминной доской — декоративные, ненастоящие — в Небе нет нужды зажигать огонь для обогрева. Еще один стол. И здесь тоже я заметила следы ее присутствия: аккуратно расставленные флаконы на туалетном столике, любимые впереди. В горшках пышно цвели растения. Надо же, столько лет прошло, а они такие зеленые. На стенах портреты.

А вот это уже интересно. Я подошла к камину, чтобы получше рассмотреть самый большой — забранное в тяжелую раму изображение светловолосой амнийской женщины. Красивая, роскошно одетая — и с очень гордой осанкой, выдающей аристократическое — не то что у меня — воспитание и происхождение. Но что-то в выражении ее лица пробудило мое любопытство… Улыбка тронула лишь уголки губ, а глаза на повернутом к зрителю лице оставались несфокусированными, словно она смотрела куда-то поверх голов. Мечтала? Или беспокоилась о чем-то? Какой талантливый художник, раз сумел передать эту неопределенность и тайну.

А как они с матушкой похожи! Значит, это моя бабушка. То бишь безвременно покинувшая мир жена Декарты. Неудивительно, что у нее взгляд такой беспокойный — стать женой мужчины из такой семейки…

Я огляделась.

— Матушка, где же вы? — прошептала я. — Где мне искать вас в этой комнате?

Но голос мой странным образом не нарушил тишины. Время здесь застыло, как муха в стекле.

— Мама, ты была такой, как я помню? Или ты была Арамери?

И смерть ее тут совсем ни при чем. Просто я должна это узнать. Непременно должна.

И я принялась методично обыскивать комнаты. Дело продвигалось медленно — я не хотела бесцеремонно копаться в вещах и двигать мебель. Это оскорбит слуг и — как я инстинктивно чувствовала — память матери. Она не терпела беспорядка.

Вот почему я обнаружила нечто любопытное, лишь когда солнце уже село. А нашла я ларец. Маленький такой. Он стоял в выдвижном ящичке шкафа в деревянном изголовье кровати. Точнее, я даже не сразу поняла, что массивная резная спинка — еще и шкаф. Просто положила ладонь на дерево — и нащупала край ящика. Надо же, тайник. Ларец не закрывался, и из него торчали, как цветочки в вазе, сложенные и свернутые бумаги. Я потянулась за ним, и тут взгляд мой упал на один свиток — отцовский почерк.

У меня задрожали руки. Я осторожно вытащила коробку. В ящике лежал толстый слой пыли, чистым остался только прямоугольник — след от мирно стоявшего там все это время ларца. Видно, слуги давно внутри не протирали. А может, просто не знали, что там есть выдвижной ящик. Я сдула пыль с верхнего слоя бумаг и взялась за первую попавшуюся — аккуратно сложенный квадратик.

Это оказалось любовное письмо. Писал отец — естественно, матери.

Я вытаскивала бумагу за бумагой, рассматривала и раскладывала по датам. Сплошные любовные письма, от него ей и парочка от нее ему. Переписка длилась что-то около года. Я сглотнула, взяла себя в руки, унимая предательскую дрожь в пальцах, и приступила к чтению.

Где-то через час я отложила письма, улеглась на кровать и расплакалась. И плакала долго-долго, пока не уснула.

А когда проснулась, в комнате стояла тьма.

*

И мне не стало страшно. Дурной знак.

*

— Зря ты ходишь по дворцу одна, — сказал Ночной хозяин.

Я резко поднялась и села. А он сидел рядышком, на кровати, и смотрел в окно. Высоко в небе стояла луна, ярко сияя сквозь неряшливое пятно облака. Я, наверное, проспала несколько часов. Протерев глаза, я позволила себе весьма смелое замечание:

— Вообще-то, мне казалось, что мы пришли к соглашению, лорд Нахадот.

Наградой послужила улыбка. Хотя он так и продолжал сидеть, отвернувшись.

— Да. Взаимное уважение. Но Небо таит в себе множество опасностей. И я — не самая страшная из них.

— Иногда приходится рисковать, если желаешь получить искомое.

Я быстро оглядела кровать — все на месте. Стопка писем, а рядом — несколько вещиц из ларца. Саше с сухими цветами. Прядь прямых черных волос — видимо, отцовская. Завиток бумаги с зачеркнутыми строчками неудачного стихотворения — почерк мамин. И маленькая серебряная подвеска на кожаном ремешке. Сокровища влюбленной женщины. Я взяла подвеску и снова попыталась — впрочем, все так же безрезультатно — понять, что же это такое. Выглядело как сплющенная шишка неровной формы. Вытянутая, с острыми концами. Выглядело знакомо, но что это могло быть?