Бог безвременья - Жаклин Холланд Страница 94

свет слишком яркий, руки постоянно трясутся. Иногда я не могу больше все это терпеть и мне хочется кричать. Я чувствую, что схожу с ума. Когда на меня накатывает странное помутнение рассудка, полузабытье, я вдруг выхватываю какое-то движение, улавливаю запах ребенка и вздрагиваю, напрягаясь, как тогда при трепете крыльев моей бедной Моны в боковом зрении. Я как лев в зоопарке: мускулистый, клыкастый, хищный охотник вынужден лениво и смирно лежать в своем вольере за стеклянным ограждением, а по другую сторону толпятся толстые, мясистые младенцы и малыши, кривляются, размазывают жирные отпечатки пальцев на стекле и корчат рожи. Между мной и детьми – хрупкое ограждение, оно держится за счет моего самообладания, но оно трескается. Поэтому – так лучше для них – я рада, что впереди у нас две недели каникул. Я же не чувствую ничего, кроме отчаяния.

Марни приходит рано, чтобы приготовить апельсиновые булочки с клюквой и корицей на утро и тщательно покрыть глазурью три рождественских шоколадных полена, чтобы угостить родителей и детей после рождественского представления. Она приготовит и что-нибудь для меня, чтобы перекусить, когда будет время, чего я, конечно, не сделаю.

Милая Марни постоянно по-матерински переживает из-за того, что я не замужем и слишком худая, последнее, как ей кажется, она может исправить, выпекая для меня пышные пироги и запеканки. Рины сегодня нет. Она рано уехала в Бостон, надеясь успеть к рождению племянницы.

Все утро мы с детьми репетируем. Они выстраиваются по краям сцены в нужном порядке, выходят на сцену, занимают там свои места, кланяются и уходят со сцены. Мы повторяем танцы и песни. Девочки отчаянно пытаются надеть костюмы, и мне приходится прятать от них расшитые блестками пачки во все более и более недоступные места.

– Ma petite, – упрекаю я Аннабель в какой-то момент. Она только и твердит о костюме снежинки и синих блестящих туфлях для сольного выступления. – А если ты уронишь булочку с корицей на подол своего белого платья и не сможешь надеть его на представление?

– Я не уроню, – ноет она.

– Конечно, не уронишь, потому что не наденешь его раньше времени.

Она нехотя соглашается, двумя пальцами цепляясь за ткань. Я забираю платье в свою комнату и прячу в шкафу.

После репетиций мы едим булочки с корицей, после булочек читаем вслух на ковре перед камином «Щелкунчика» Гофмана, а после чтения идем спать.

На прошлой неделе я пообещала Аннабель, что в день представления во время сна мы будем репетировать ее сольное выступление. Ненавижу нарушать свое слово, но, несмотря на все ее мольбы, мне приходится это сделать. Я опасна. Биение ее пульса, когда она скачет вверх-вниз и хнычет, громом грохочет в моих ушах, и мои кровяные зубы слегка шевелятся, чуя в ребенке следующую жертву. Я говорю ей, что, к сожалению, у меня слишком много других дел, поэтому она может или позаниматься одна, или поспать с другими детьми. Она идет репетировать одна.

Я оставляю Аннабель и направляюсь в танцевальную студию, где будет концерт, когда звонит телефон.

К моему удивлению, это Кэтрин. После нашего последнего разговора, когда она обвинила меня в том, что я вмешиваюсь в воспитание ее ребенка, мы обменивались с нею только минимальными любезностями, когда она привозила или забирала Лео.

Я боюсь, что она звонит, чтобы сказать, что не придет на концерт, но, когда я спрашиваю об этом, она отвечает:

– О да. Я с нетерпением жду представления. Лео только и говорит, что о танце леденцов.

– Да, он очень старался. Не хотите прийти пораньше и занять местечко поудобнее? Родители отчаянно бьются за места поближе к сцене.

– Да, приду. Спасибо, что предупредили.

Возникает пауза. Мы обе спешим заполнить ее и перебиваем друг друга.

– Продолжайте, – неловко говорю я.

– Ну… я звоню потому, что… должна извиниться перед вами.

От неловкости у меня сводит в животе.

– Вовсе нет, Кэтрин, – поспешно возражаю я.

– Нет, должна. После всего, что вы сделали для нас – для меня, я… вы не заслуживаете такого обхождения.

– Все в порядке, Кэтрин, правда. Вы пережили сильный стресс. Я даже представить себе не могу…

– Дело не только в этом, – настаивает она. – Так со всем, что я делаю. Мне все время так стыдно за все, что я испортила, особенно как мать. Вы знаете, если ты просто плохой человек, то это не так стыдно, как если ты плохая мать. К плохой матери никто не испытывает сострадания, и менее всего она сама.

– Чистая правда, – соглашаюсь я. – От матерей ждут ангельского совершенства, а судят без всякого снисхождения. Но вы не плохая мать, Кэтрин, и не плохой человек. Просто все очень сложно. Никто не понимает, насколько это сложно.

– Но, – продолжает Кэтрин, – если я открываюсь кому-то доброму или позволяю ему помочь мне, то теряю всякую уверенность в себе. Я начинаю чувствовать, что все видят мои неудачи и мою неполноценность, затем начинаю воображать, что меня осуждают, начинаю защищаться, даже сердиться на зло, которое мне причинили в моем же воображении. Но это все ложь, выдумка, самообман, предлог, чтобы отгородиться от этого человека, сбежать и снова спрятаться. Вот так я поступила с вами. Обычно я просто прячусь и испытываю горький стыд, но сейчас не могу не извиниться перед вами и не сказать, что вы не сделали ничего плохого. Это я морочу вам голову. Вы были так добры, вы мне помогали, а я в ответ набросилась на вас. Я поступила плохо, простите, мне жаль. Отношения – не моя сильная сторона.

– Ну, – говорю я после секундной паузы, – не думаю, что это нужно говорить, но, если вам нужно это услышать, я вас прощаю. Я понимаю, в каких невероятно трудных обстоятельствах вы оказались, и не собираюсь осуждать вас. Я не в том положении, чтобы судить. Мы все жалкие неудачники. Каждый из нас по-своему. Я никогда не питала иллюзий на этот счет.

– Спасибо. Правда в том, что я не могу позволить себе оттолкнуть вас. У меня давно не было таких друзей, как вы, а вы хороший друг. Я говорила вам, что разбираюсь в людях и знаю, что вы очень хороший человек – Лео так вас любит. Теперь, когда Дэйва нет, я понимаю, что не могу справиться в одиночку. Мне будут нужны все хорошие люди, которых я смогу найти.

Мне становится неловко от того оборота, который принимает разговор. Я очень рада, что Кэтрин извинилась, рада, что она так осознанно говорит о своем нездоровом поведении, но, видит