Слишком смышленый дурачок - Григорий Константинович Шаргородский Страница 47

— Не тебе о том судить, отступник! — в тон ответил блондин.

— Не мне, — внезапно успокоившись, с искренним смирением ответил отец Никодим. — Но и не тебе. Я приму волю его высокопреподобия, как и ты, брат скорби. Не препятствуй нам.

Упоминание благочинного отрезвило блондина, и он отошёл в сторону, давая нам пройти. Я уже не знал, что и думать, поэтому просто поплёлся следом за священником. Через центральные врата собора мы не пошли, а, обогнув величественное здание, направились к боковому входу. Едва зашли за угол здания, стало понятно, что ситуация даже хуже, чем я предполагал. У крылечка, ведущего к небольшой двери, стояла группа людей, вызвавшая у меня очень неоднозначные чувства. Пришли не только тётушка с кузеном, но и полдюжины самых отъявленных бузотёров нашего района. Только двое из них являлись биндюжниками, но все до единого были завсегдатаями тётушкиного трактира и за деньги всегда готовы влезть в любой блудняк.

Вот не думал, что стану радоваться присутствию рядом со мной бесогонов. Возглавляемые тётушкой бузотёры, начав орать что-то невнятное, двинулись к нам, но идущий впереди скорбник ускорил шаг и приподнял свой посох, расположив его горизонтально, как некую преграду. Это действо быстро остудило не только горячие головы мужиков, но и слегка помешавшуюся от горя тётушку. А Кирьян так вообще постарался отойти за спины остальных. Слава у бесогонов была поистине жуткой и могла отрезвить кого угодно. Воспользовавшись этой заминкой, мы с отцом Никодимом поднялись по ступеням крыльца и прошли внутрь церковной пристройки. За нами последовал лишь блондин, прочие остались снаружи.

Благочинный, невысокий, худощавый старик с не очень густой седой бородой, облачённый в серый подрясник и чёрный жилет, молился, стоя на коленях перед подставкой с раскрытой книгой. Едва мы вошли, он перекрестился, встал с колен и повернулся к нам. Моё настроение резко улучшилось, ведь не мог человек с таким преисполненным благодати лицом и безмерной мудростью в глазах сотворить несправедливость.

Увы, радость продлилась недолго. Шустрые не к месту мысли тут же привели к выводу, что как раз справедливое решение тоже может стать для меня плачевным. Ведь если наружу вылезет всё тайное, то даже отсутствие внутри моей души темноты не убережёт от беды. Не попаду в руки бесогонов, так окажусь под следствием стражников. Ведь откуда мне знать, что аптекарь сделает с ядрышками голубой лещины? Вдруг он из них изготовит какой-то жуткий яд для убийства. И что теперь делать, глядя в не только мудрые, но и жуть какие проницательные глаза благочинного? Я понимал, что утаить от него хоть что-то вряд ли получится. Так что, когда он окинул нас взглядом и попросил всех, кроме меня, покинуть комнату, стало совсем печально.

Мы остались одни, он повернулся ко мне, пристально посмотрел в глаза и произнёс:

— Тяжкие обвинения возведены на тебя, чадо, потому будь искренен в словах своих, и да поможет тебе Господь, просветивший каждое сердце, познать грехи свои и уповать на его милосердие. — Затем так глянул, что меня словно прорвало.

И всё же прорыв оказался каким-то однобоким. Я буквально засыпал священника своими переживаниями о том, что действительно могу быть одержимым изощрённым демоном. Что греховные мысли стали одолевать намного чаще, чем раньше. А многие знания воистину принесли многие печали. Даже помянул своё влечение к Элен, семейный статус которой был мне по-прежнему неизвестен. Выплеснув эти откровения, невольно замер, ожидая, что благочинный устроит мне допрос похлеще того, которым изматывал отец Никодим. И был премного удивлён, когда священник всего лишь переспросил о некоторых деталях моих душевных терзаний, совершенно не касаясь отношений с язычниками. Это было так странно, что я не сразу понял, что наш разговор закончился. Даже вздрогнул, когда благочинный отошёл к двери и постучал в неё. Внутрь тут же просунулась голова блондина.

— Приведи сюда рабу Божью Варвару и чадо её. — Голос священника был слегка раздражённым, возможно, потому что вместо назойливого белобрысого он рассчитывал увидеть отца Никодима.

Впрочем, батюшка вошёл сразу же за моими родственниками и блондином, который прихватил с собой одного из своих подручных. И ведь не напрасно, потому что моя тётушка прямо с порога бросилась к благочинному, упала на колени и обхватила его ноги. Чуть не повалила старика на пол. Она продолжала причитать, даже когда блондин с помощником оттащили её:

— Святой отец! Спаси нашу семью от козней этого демона! Изведёт! Уморит и меня, и дитятко моё. Убил старшенького, Кирюшеньку покусал, аспид ядовитый! Умирает кровинушка моя, душа в тельце едва держится.

Опыт общения с прихожанами у благочинного наверняка огромный, но тётушка сумела его удивить, как и остальных служителей церкви. Они дружно посмотрели на Кирьяна, который умирающим совсем не выглядел. Благочинный быстро опомнился и грозно глянул на моего кузена:

— Ответствуй, отрок, как всё было. Но помни девятую заповедь Господа нашего и не ввергай себя в грех тяжкий.

Тётушка попыталась что-то сказать, но её, не особо церемонясь, встряхнул помощник главного бесогона, заставив заткнуться. Кирюха без поддержки матери растерялся и жалко проблеял:

— Я… мы… просто шли, а он… — под строгим взглядом священника кузен совсем стушевался, но вдруг вскинул голову и чётко сказал: — Он убил моего брата, и я хотел отомстить. Око за око…

— Мне отмщение, и аз воздам! — резко процитировал благочинный послание к римлянам, которое я помню из уроков батюшки, но тётушка поняла всё совсем по-другому.

— Воздайте, ваше преподобие! Воздайте убийце! Прикажите бесогонам пытать его, чтобы сознался!

Такое требование явно смутило благочинного, но тут вмешался отец Никодим:

— А может, заодно пускай поспрошают и тебя, не подговаривала ли ты сына сбросить Степана в реку на поживу нечисти, чтобы самой получить деньги брата?

Благочинному явно не понравилось вмешательство моего заступника, но реакция тётушки заинтересовала его куда больше. Женщина смертельно побледнела и затравленно посмотрела на нависшего над ней бесогона. Похоже, её воображение уже рисовало картины дыбы и прижигания огнём. Рассказы о методах работы этих фанатиков в народе ходили очень красочные.

— Достаточно! — громогласно изрёк благочинный, внезапно показавшийся мне настоящим гигантом, несмотря на невеликий рост. Затем он начал говорить отрывистыми фразами, словно гвозди забивал. — Злонамерения искупляются покаянием, а доказательств преступлений, как и одержимости, я не вижу. Так что иди, дочь моя, и молись истово, чтобы спасти душу свою от грехов страшных. А ежели не выпросишь у Господа смирения и будешь упорствовать, придётся братьям скорби узнать, что мешает душе твоей обрести покой. Ступай.

Намёк был