Ключи петроградские. Путь в академию - Мелалика Невинная Страница 37

– Подробностей не будет, – отрезал ворон.

– Не будет подробностей – не будет оплаты, – напомнила я. – Учти, мы оба теперь в курсе, какой у меня предок. Я тоже могу настоять на своем.

– Ключ всех ключей только не ломай, когда найдешь, – вздохнул пернатый.

Я протянула ему стакан воды. Ворон сунул туда клюв, попил и продолжил:

– Понимаешь, какое дело: если я выдам тебе все подробности, проблемы могут начаться и у тебя. Чем меньше ты знаешь, тем лучше для тебя.

– Ну-ну, – ответила я. – У меня вроде как уже проблемы. Они у нас общие.

– Нет, – отчеканил он. – Если бы они были у нас общие… В общем, не надо говорить того, чего не знаешь.

Ворон помолчал и наконец выдал явно обдуманную фразу:

– Давай договоримся: мы остаемся в академии, я выясняю то, что мне надо выяснить, попутно работаю твоим фамильяром и помогаю тебе в учебе. Ты не лезешь в мои дела и иногда мне помогаешь.

– Хочешь использовать меня втемную? Это так не работает. Или ты посвящаешь меня во все, или извини.

– Я не могу! – Он чуть не сорвался на крик. – Пойми ты, я не могу посвятить тебя во все. Это может быть очень опасно.

– Ты – мой фамильяр. Ты связан со мной, и если что-то опасно тебе, оно опасно и мне. И чем больше ты молчишь, тем хуже могут оказаться последствия.

– Хорошо, считай, что мы участвуем в секретной операции и тебе не нужно знать ее деталей, чтобы в случае чего нас не выдать.

– Вот ты… – Откровенно говоря, я даже не знала, кем его сейчас обозвать.

– Пожалуйста. – Ворон подошел ко мне и взобрался мне на колени. – Пожалуйста, сделай, как я прошу. Это очень важно.

– Подлизываешься? – Я почесала ему крылья.

– Подлизываюсь. – Он потоптался на мне и боднул меня головой.

– Давай так, – сказала я, почесав его еще некоторое время. – Мы сейчас ляжем спать. Завтра пойдем на Литейный доделать задание, а заодно подумаем, как будем искать амулет. За это время ты решишь, что можешь мне сказать, а чего нет. Но я все же хотела бы иметь хотя бы общую картину того, во что ты играешь, то есть воюешь, конечно же.

– Договорились, – нехотя согласился ворон.

Сон ко мне, разумеется, не шел. Я лежала, уставившись в потолок, и думала обо всем сразу (это представлялось мне кучей слов и образов, громоздившихся в моей голове): мой предок – Великий Архитектор, у Дмитрия умерла дочь, Семенов вызвал адских гончих, ворон был на войне…

Странный шум я различила не сразу. Он был негромким, но имеющим четкий ритмический рисунок. Я затаила дыхание и приподнялась на локтях. Шум шел справа. Справа от меня спал ворон. Я задышала нормально, наклонилась над пернатым и чуть было не рассмеялась: кажется, ворон храпел во сне. Сопел так точно.

Отлично, подумала я, укладываясь на бок, – моя птица еще и храпит. Надеюсь, это его магическая особенность, а не проблемы со здоровьем. Еще я мимолетно подумала, что стоит растолкать ворона и запустить его к себе под одеяло, но потом решила: обойдется.

– Ты знал, что храпишь? – спросила я его наутро.

– Я? Храплю? – делано изумился ворон, почесал голову лапой, отряхнулся и изрек: – Ну, допустим, и что? Ты что, раньше не замечала?

– Раньше я засыпала раньше тебя, – ответила я и хихикнула от получившейся конструкции.

Я понаблюдала за вороном, потом перевернулась на живот и обняла подушку. Вчерашнее еще не навалилось на меня и воспринималось отчасти как сон. Вставать мне не хотелось. Встать – значило признать то, что было, и начать действовать. Ворон походил по кровати вдоль меня, потом запрыгнул мне на спину и уселся на пояснице.

– Вот ты наглый, – резюмировала я его телодвижения. – Признавайся, с ректором ты тоже в одной кровати спал?

– Ни с кем я не спал! – возмутился он.

– Или ты считаешь, что все фамильяры так делают? – подначивала я его.

– Может, мне просто так нравится, – обиженно фыркнул пернатый в ответ.

– Все с тобой ясно, – протянула я.

Посидев на моей пояснице, ворон принялся ходить у меня по спине. Я засмеялась. Он же дошел до лопаток и принялся пощипывать меня за мочку уха.

– Эй, ты чего делаешь?!

– Играю, – совершенно серьезным тоном отозвался пернатый и продолжил щипать меня за ухо.

– Ты возрастная птица!

– Возраст игре не помеха, – рассудительно заметил ворон. – Вообще, чем более высокоразвитое существо, тем больше времени оно уделяет играм и имеет чувство юмора.

– Я знаю, что ты у меня высокоразвитое существо, – признаться, меня это даже забавляло, но надо же было повозмущаться, – но щипаться-то зачем?

– Это выражение привязанности, – все так же серьезно ответил он.

– Может, ты просто жрать хочешь?

Я изловчилась и, стремительно перевернувшись, схватила ворона в охапку.

– Кого я поймала? Поймала мою черную курочку! Курочка хочет кушать!

– Я своих не ем! – Ворон задергал лапами. – Если я тебя сожру, кто меня будет кормить?

– Раз ты не хочешь есть, значит, будем спать дальше, – сообщила я и вместе с вороном забралась под одеяло. – Все, спим.

Ворон побурчал, потолкал меня в грудь, а потом покрутился и, вытянув шею, устроил голову на моем плече.

– Хорошая птичка, – прошептала я, погладив его по спине.

Засыпая, я подумала, что от пернатого на удивление вкусно пахнет. Запах был сродни запаху шерсти, из которой вяжут теплые шарфы или уютные пледы.

Когда я проснулась во второй раз, комната была залита солнечным светом. Похоже, на улице распогодилось. Ворон заворочался, теснее прижимаясь ко мне. Я погладила его по голове, потом запустила пальцы в перья на спине и легонько почесала.

– Интересно, сколько сейчас времени? – в пространство спросила я.

– Часов девять утра, – сонно отозвался пернатый.

Как бы то ни было, вставать все равно придется, понимала я. Вставать и принимать всю необходимость: идти платить за жилую ячейку, мириться с новыми вводными о своей семье и о семье Дмитрия, заставлять ворона рассказывать, против кого он воюет (ну или кто воюет против него), искать амулет, в конце концов.

– Это мы в прошлый раз в шесть-семь, что ли, подорвались? – уточнила я у пернатого.

Ворон не ответил. Я села на кровати, прижимая его к себе, потом посадила на колени. Ворон ткнулся мне головой в живот. Я расценила это как призыв почесать. Запустила пальцы в его бока и принялась за дело. Ворон зажмурился, сначала издал звук, похожий на «У!», а потом по-кошачьи заурчал.

– Ты моя птичка, – я чмокнула его в макушку, продолжая чесать, – вредная, скрытная, противная птичка, но я тебя все равно люблю.

– Вот прямо даже так? – деловито поинтересовался ворон, открыв глаза и выжидающе уставившись на меня. – И что же для тебя значит «люблю»?

Я уставилась на него в ответ. Для меня любовь к животным – тем паче если это твой питомец, а уж тем более фамильяр – была чем-то безусловным. Если у тебя есть животное, ты его любишь. Иначе, по моему разумению, и быть не могло. У меня есть мой ворон Ворон, я его люблю, ну правда же – люблю, иногда до щекотки под солнечным сплетением, когда я его тискаю и целую. А теперь он требует от меня объяснений, что это значит. Вот как ему сказать?

– Ну… – протянула я. – Это же нормально – любить своего питомца…

– Я не спрашиваю тебя, что нормально, а что нет, – мой фамильяр превратился в того вредного противного ворона, каким он был в день нашего знакомства, – я тебя спрашиваю, что для тебя значит «люблю». Что ты вкладываешь в это понятие?

– Я принимаю тебя таким, какой ты есть, – наконец, сосредоточившись, выдала я.

– Ты не знаешь, какой я есть, – отстраненно заметил пернатый.

– Я принимаю тебя таким, какой ты есть, – повторила я, – даже если я этого не знаю, и ты мне нравишься. Я принимаю все, что в тебе может быть, даже если ты вообще какой-то другой. Я допускаю, что ты можешь быть каким угодно и в тебе еще много неизвестного для меня, но я позволяю этому быть.

– То есть для тебя любить – это принимать? – уточнил он.

– Не только, – ответила я. – К чему этот разговор?

– Мы договариваемся о терминах, – сухо сообщил ворон. – Если мы сразу