Слишком смышленый дурачок - Григорий Константинович Шаргородский Страница 3

тельце. Больно не было, но оцепенел так, что даже Боженьке помолиться не смог. Чудище почти сожрало меня, но тут послышался рёв куда страшнее прежнего. Теперь уже завыла вцепившаяся в меня тварь. Задёргалась. Её потащило обратно, тварь старалась не выпустить меня из своих похожих на плети рук, уволакивая за собой. Тот, неведомый, дёрнул этого страшного сильнее и вырвал из него какую-то светящуюся искорку. Чудище обмякло, как тряпка, а затем начало растекаться чёрной жижей, облеплявшей меня, словно грязь. Стало очень страшно, а опосля всё завертелось, как на карусели, куда меня водила тётушка вместе со своими сынками. Мне на той дьявольской крутилке стало худо, а сейчас и подавно. Хорошо, что проснулся, пусть и не до конца, вот теперича и думай, что делать. А думать я не люблю. Лучше полежу тихонько. Может, всё как-то обойдётся само собой.

Не обошлось. Меня тут же начали тормошить и о чём-то спрашивать:

— Стёпка, Стёпка! Ты живой?! Вот же взял на свою голову дурачка. Стёпка!

Обычно, когда меня называли дурачком, я даже не обижался. Ну а что такого? Дурачок и есть. Все, кого знаю, куда умнее меня, так чего ж тогда пыжиться и доказывать, что не глупый? Но сейчас почему-то задело. Почему-то захотелось сказать дядьке, что сам он дурак, но с капитаном так нельзя. Да и хороший он, хоть и строгий. А ещё жуть какой крикливый.

— Живой я, дядька Захар, живой. — Ответ явно устроил капитана, и он перестал меня тормошить.

Я попытался пошевелиться и почувствовал, что живым быть не так сладко, как хотелось бы. Понял, что лежу, уткнувшись лицом в палубу, а голова болит, словно по ней веслом шарахнули.

— Вот дурень, прости господи, — ругнулся капитан, но было видно, как сильно он обрадовался тому, что его непутёвый матрос таки не издох. И тут же у дядьки Захара появились другие заботы.

— А где Осип? Кто видел Осипку?! — заорал капитан и добавил чуть тише, но я его услышал: — Вот бедовая семейка. Зачем только связался?

На корабле начали перекликаться, и через минуту стало понятно, что Осипки нигде нету. Опечалиться бы такой вести, родич всё-таки, но почему-то не печалилось. И вообще я чувствовал себя очень странно. Мыслей в голову набилось, как пчёл в улей, и все они так же тревожно гудели. Никогда там столько не водилось. Частенько я застывал, глядючи на тучки. Благостно было и легко, а сейчас тяжко и суетно. В голове постоянно появлялись какие-то незнакомые слова и новая информация. Вот опять! Сроду не слыхивал такого заковыристого словца. Хотя, может, и слышал, но пропускал мимо ушей и знать не знал, что оно означает. Сейчас же знаю, а ещё уверен, что смогу вставить к месту и не насмешить никого.

Этой самой информации было неожиданно много. Мысли, словно репей, цеплялись ко всему непонятному. Раньше ежели не понимал чего, то и бес с ним. Зачем морочить головушку? А сейчас всё странное манит, как свечка мушку. Например, почему я лежу лицом вниз, а шишка у меня на затылке?

Только подумал о ней, как рука сама потянулась. Ещё с минуту пялился на запачканные кровью пальцы. Как это я умудрился так удариться? И обо что? Или меня кто-то стукнул? Причём сзади! Там ведь как раз Осипка и стоял!

Да, братец не сильно меня жаловал, но чтобы попытаться живота лишить… Мысли забегали ещё шустрее, но при этом легко, а не как раньше — лениво и нехотя. Память вообще превратилась из мутного пруда, в котором оброненную вещь не сразу и нашаришь, в чистый ручей, где каждый камешек виден и взять можно именно то, что нужно. Начали вспоминаться странные взгляды Осипки, бросаемые на меня в последние дни. Да и вообще зачем он согласился просить за меня дядьку Захара? Раньше ведь говорил, что такого дурня не то что на ушкуй не возьмут, даже в гнилую лодку не пустят, сорную речную траву тягать. А потом вдруг и капитана уговорил в ватажку принять, и обидно обзываться перестал.

Я чувствовал, что вот-вот нащупаю верную мысль и пойму причину непонятного поведения двоюродного братца, но тут дядька Захар встряхнул меня сильнее, вызвав вспышку боли в голове, и куда-то убежал. Вставать по-прежнему не хотелось, но отлежаться не получилось, потому что тут же меня грубо пнули под рёбра.

— Чего расселси, дурак? Все корячатся, а он дрыхнуть удумал!

Подняв голову, я увидел нависшего надо мной Чухоню. Умом старый, но всё ещё крепкий ушкуйник тоже не особо блистал, так что дураками были мы оба. Непонятно откуда взявшийся гнев, одновременно и напугавший меня, и придавший сил, заставил вскочить. Теперь уже я нависал над невысоким матросом. Кулаки невольно сжались, но тут же разжались обратно.

Что это? Может, в меня вселился демон и толкает на то, чтобы ударить Чухоню? Впрочем, ушкуйника, прошедшего через такие приключения, что даже подумать страшно, испугать не так-то просто. Ума в нём не то что палаты, и чуланчика не наберётся, но отваги старик имел с избытком. Я ещё раз испугался, потому что следом за гневом накатила гордыня оттого, что мыслей у меня теперича поболе, чем у него дури. А ведь отец Никодим предупреждал, что гнев и гордыня — два наипервейших греха.

Чухоня как-то странно хмыкнул и заорал:

— Чего пялишься?! Хватай багор и помогай колесо чистить, лягуха ты речная!

Смотри ты, раньше он меня береговой крысой называл, а теперь повысил до лягухи, как обзывал Осипку.

Осипка! Я уже и забыл о пропавшем невесть куда кузене… Кузене? А, понятно, так у французов называют двоюродных братьев. Только где та Франция, а где Стёпка-дурачок? Или уже не дурачок? Вона чего теперь знаю!

Мысли опять заскакали, как кузнечики в банке, которых мы с Петрухой ловили прошлым летом. Понять бы ещё, зачем это делали.

Голова кружиться уже перестала, да и вообще я чувствовал себя вполне сносно, поэтому подхватил валявшийся на палубе картуз и побежал к специальным зажимам, где рядами были выставлены острые багры. Остальная команда уже вовсю шуровала этими штуками, освобождая правое гребное колесо от навязших на нём водорослей.

Справились быстро, и остававшийся за штурвалом кормчий дал полный ход. Радость от уже нечаянного спасения он выразил громким гудком, заглушившим даже первые хлопки лопастей по воде.

— Ты чего дудишь, бестолочь?! — вызверился дядька Захар, как только стих звон в ушах от громкого сигнала. — Мало тебе водяного, хочешь ещё какую нечисть приманить?

Пока работали, все лишние мысли вылетели из головы