По ту сторону огня - Ева Вишнева Страница 29

– Какой глупый агнец. Если бы ты сказал, что не нужен своей девушке, я бы отпустила тебя, ибо кровь неудачников кислая и пахнет плесенью. Но счастливцы, которых любят и ждут, – настоящее лакомство. Кровь таких людей – вино; оно выдерживалось столько, сколько возлюбленные ждали их возвращения. Причем каждый день равен году. Сколько лет твоему вину, мальчик?

– Нисколько. Боюсь, ты разочаруешься. Девушка, к которой я тороплюсь, об этом не знает. Она не выбежит за порог в холодную ночь, заслышав стрекот колес и стук лошадиных копыт. Так что мое вино такое же кислое. Только, может быть, заплесневеть еще не успело.

– Иди ко мне, мальчик. Я проверю, правду ли ты сказал.

Тьма поглотит Алана, и он так и не узнает, что его кровь была самым вкусным вином.

– Эни… Энрике! Ты в порядке?

Я вздрогнула. Исчез запах лесной сырости, волшебные гнилушки превратились в обычные фонари. Алан был жив, он сжимал мою руку.

– Да уж, нелегкий выдался день. А сейчас еще и Фернвальд тобой займется.

– Давайте расскажем ему завтра. Я спать хочу.

Алан рассмеялся:

– Боюсь, завтра будет поздно объяснять, почему музыкальный зал превратился в руины.

Я решила, что тьма все-таки съест Алана…

Фернвальд выглядел заспанным, недовольным. Он проводил нас в кабинет, усадил меня в кресло. Алан остался стоять.

– Ну, и о чем вы хотите поговорить среди ночи, молодые люди?

Алан начал издалека: рассказал про вечер у Авроры, про случай с фонариком и про розыгрыш со змеей. Солгал, что очень захотел вернуться к работе прямо ночью, внезапно догадавшись о свойствах одного из артефактов.

Он лгал уверенно и гладко, а я сидела, опустив голову, рассматривая носки туфель и узор на ковре. Наконец Алан добрался до главного – до музыкального зала, в который я, по выдуманной версии, забрела, заблудившись. Не смогла сориентироваться в темноте, да еще перебрала с вином. Услышала шорох со стороны окна, испугалась, и…

И разнесла весь зал, разбив стекло с помощью своего дара.

Рассказ окончился. Фернвальд молчал. Подняв голову, я увидела лихорадочный блеск в его взгляде. Наверное, такими же глазами смотрят мальчишки, когда отрывают лапки насекомым. Захотелось убежать, спрятаться, но я осталась на месте, напряженная до боли в мышцах.

Лицо вдруг обдало ледяным ветром. Я обернулась, взглянула на закрытые окна.

– Результат не заставил себя ждать, – губы Фернвальда растянулись в хищной улыбке. Его голос с трудом пробился сквозь ветер, который вдруг зашумел у меня в ушах и которого на самом деле не было в комнате.

Алан ушел, а потом вернулся, неся в руках сундучок. Маленький, словно из детских сказок, с цветочным узором на выпуклых боковинах. Фернвальд откинул крышку, достал толстые свечи, расставил их по периметру своего стола, поджег. Воск странно зашипел.

– Теперь-то я возьмусь за вас всерьез, милая Эни.

Ветер вжал меня в спинку кресла; я постаралась поднять руку, но не смогла.

– Вот, это поможет, – в руках у дяди вдруг появилась лента. Широкая, из плотной темной ткани.

Он накрыл ею мои глаза. Попросил:

– Сосредоточьтесь, девочка. Вспомните: дома, в Алерте, в это время года бушует Ере, свирепый северный ветер, предвестник зимы.

– Да. Это он, – невпопад согласилась я. Не с Фернвальдом, а с тем, что это именно Ере шумит у меня в ушах.

– Очень, очень хорошо. А теперь представьте, что вы и есть этот ветер. Несетесь по миру, гоните облака, набухшие, полные студеной воды…

Дядя говорил что-то еще, но я не слышала. Ере вырвал меня из кресла, швырнул на пол, поволок словно тряпичную куклу.

Боли почему-то не было.

Миг, удар сердца, и я несусь над макушками деревьев, ныряю, блуждаю среди стволов. Вдруг перед самыми глазами появляется Вэйна. Я тяну руки, чтобы обнять ее, но вместо этого путаюсь пальцами в волосах, дергаю за пряди, лохмачу, набрасываю на лицо. Вэйна жмурится и надевает на голову платок. Меня охватывает ярость, я пытаюсь сорвать его, но узелок крепко завязан, лишь края ткани трепещут.

Вэйна очень красивая.

Я вижу, как ей холодно; сестренка подносит руки ко рту, чтобы дыханием отогреть их. Почему она одна, почему не дома? Где мама с папой, где Лилия или кто-нибудь из прислуги, в конце концов? Нужно скорее отвести Вэйну туда, где тепло, напоить горячим молоком. Проследить, чтобы не случился приступ. «Пойдем», – говорю я жестами, но сестра не понимает. Смотрит на меня и не видит.

Шум в ушах постепенно стихает, ветер больше не толкает меня в спину.

Чужие пальцы прикасаются к вискам, сдвигают повязку. Я вижу не Вэйну, а Фернвальда. Он взглядом указывает на свой стол. Свечи больше не горят, только бледный дымок курится над остывающими фитилями. Это я сделала?

Дядя смеется и хлопает в ладоши, словно ребенок:

– Теперь никто не посмеет назвать вас «кукушонком», моя милая. Ветер – чудесный дар!

Я пытаюсь обрадоваться, но вместо этого на глаза наворачиваются слезы.

– Ну полно, полно! Вам надо отдохнуть…

Я думаю о Вэйне.

Я продолжаю думать о ней, пока меня ведут в спальню, ловко переодевают и помогают умыться.

Во сне Вэйна приходит ко мне, садится на край кровати и смотрит. Мне кажется, что, если я спрошу сестру о чем-нибудь, она ответит, как отвечают обыкновенные люди. Голосом, а не знаками и запиской.

Я хочу спросить ее, но слова застревают в горле.

Вэйна улыбается и молчит.

Глава 12

Откровения

В первый день зимы бог Вельдис покидает чертоги на самой высокой горе архипелага, чтобы принести одуванчики на могилу матери. Он собирал их по всей земле, срывал очень аккуратно, чтобы не потревожить пушистые венчики.

Но Вельдис не знает, где похоронена его мать: может быть, в деревне, которая ютится у подножия горы. А может, и на другом конце земли. Он дует на одуванчики, чтобы замороженные его дыханием пушинки покрыли всю землю от края до края. Где-то там мать Вельдиса, и в этом году она обязательно получит любимые цветы.

В первый зимний день водяная дева Анеледа покидает свои чертоги на дне Великой реки и отправляется в Северный приток. Там чернеет остов корабля, на котором когда-то плыл ее возлюбленный; шпиль торчит из воды. Рыбаки говорят: проклятое место! – и обходят его стороной.

В каюте возлюбленного Анеледа видит то, чего нет в ее богатых чертогах. Зеркало. Дева впервые за долгое время смотрит на свое отражение и вспоминает, что уже стара. Она плачет, закрыв руками морщинистое