Зверогон - Лариса Петровичева Страница 19

– Девушка! – окликнул паренек. – Это у вас кот прайми, что ли?

– Потом! – крикнула Арина, обернувшись и махнув рукой. – Все потом!

Они выбежали на Советскую – пролетели мимо универмага, когда-то главного в городе, когда-то Большого. Легкие горели – Арина в последний раз бегала в прошлом году на физкультуре в универе, первокурсников заставили сдавать кросс – но сейчас почти не замечала боли в груди: все мысли были о том, что она будет делать, если не успеет к Владу с этой солью.

Они нырнули в подземный переход, едва не сбив с ног компанию гуляк: кот так зашипел на них, что они шарахнулись в сторону, едва не сбив рекламный щит. Проскакав через переход, кот выбежал к культурному центру с именами Толстовских героев и чуть ли не кубарем покатился по склону Крестовоздвиженской набережной. Какая-то мелкая живность шарахнулась от него с возмущенным писком.

Арина мчалась за домовым, чудом не подворачивая ноги и не потеряв соль – вцепилась в пачку так, что пальцы ныли. Кот несся к мосту, на котором замерла человеческая фигура, всматриваясь во что-то внизу, в воде, возле лодок.

– Влад! – заорала Арина на всю набережную. Голос пролетел над водой, и в ту же минуту Филина оплели призрачные белые руки – кто-то подкрался к нему сзади, обнял так, что не вырваться. Эухена не захватила бы крепче.

От русалок веяло сладостью, медово-тягучей, жуткой. И смерть была в ней: пряталась за улыбками, за острыми рыбьими зубами – готовилась выйти и взять добычу.

Арина споткнулась, растянулась на дорожке – зашипела от боли, сбив колени, поднялась: пакет с солью разорвался, соль рассыпалась, но не вся.

Вторая русалка бросилась к Филину из реки – Арина видела ее, словно на замедленной съемке. Длинное гибкое тело, в котором смешались женщина и змея, черные пряди волос, чешуя на полных гладких руках – русалка прильнула к Владу, и в ту же минуту они рухнули в воду.

Кот заверещал. Вода забурлила – четыре призрачные руки топили Филина, тянули ко дну. На мгновение он обратился – мелькнули широко распахнутые крылья, когти пропороли русалочью плоть – и снова появился человек с белым растерянным лицом, призрак, утопавший под водой.

Сжимая в руке разорванную пачку соли, Арина бросилась к воде – бросила соль в самый центр бурлящего водоворота, и Филина тотчас же вышвырнуло на мостки набережной. Он тяжело дышал, стиснув зубы – Арина схватила его за воротник рубашки, помогла выкарабкаться.

– Изуверша! – громким хором, режущим уши, прогремели русалки. – Что мы тебе сделали, за что ты нас так терзаешь?!

Кот зашипел, вскинул лапу, показывая, что готов ударить. Филин поднялся на четвереньки, качнулся и его вырвало грязной водой. Лица, руки, грудь русалок были покрыты пугающими красно-желтыми язвами. Ни следа соблазна теперь не было в них, только ужас, сокрушающий и жестокий.

Но Арина чувствовала, что они не нападут. Соль ранила их и отняла силы.

Вот только к воде теперь лучше не подходить – русалки такую солевую ванну не забудут и не простят.

– Не было лица, говоришь? – Филин, насквозь промокший, тяжело дышащий, но все-таки живой, сел на доски. Провел ладонью по лицу. – Давно ты мертвецов стала бояться?

Та русалка, которая напала на Влада из воды, зашипела на него. Вторая потекла было к реке, по-змеиному извиваясь всем телом, но коснулась воды и отпрянула.

– К реке не подходи, утоплю, – пообещала она, обращаясь сразу к Филину и Арине, и обе русалки растворились в воздухе – лишь трава зашелестела на склоне.

Домовой опустил лапу и бросился к Филину: принялся урчать, бодаться, всеми силами выражать свою котовью радость. Потом он раскинулся на досках там, где было сухо, будто хотел сказать: ну что, молодец я, кот? Давайте, гладьте меня, хвалите!

– Как вы здесь оказались? – спросил Филин. Стянув рубашку через голову, он принялся выжимать ее; Арина уставилась на его худое тело, покрытое белыми нитями и рубцами шрамов, и ответила вопросом на вопрос:

– Откуда это все у вас?

Филин слепо дотронулся до извилистого шрама у левой лопатки, перебегающего на шею, и ответил:

– Отец закогтил однажды. Я исправил годовые оценки в дневнике. Не давались мне алгебра и геометрия, что поделать… А он хотел сына-отличника.

Он поднялся на ноги, протянул Арине руку – пальцы были ледяными, но под холодом она ощутила потоки огня.

– Кот сперва убежал, – сказала Арина. – Потом вернулся. Показал на соль и потащил сюда. Я очень кстати появилась, правда?

Филин устало улыбнулся. Сейчас, в сгустившейся ночи, озаренной тревожным алым светом фонарей-полотнищ вдоль набережной, он казался Арине каким-то очень особенным, и она отчего-то смутилась.

– Вот и русалок посмотрели, – вздохнул Филин. – И сделали доброе дело. Спасибо, Арин.

Некоторое время они стояли, молча глядя друг на друга, и Арина видела, что Филин сейчас смущен так же, как и она сама. Словно раньше никто не прибегал, чтобы спасать ему жизнь.

– Ама-а-а? – спросил кот, вопросительно глядя на людей. Влад наклонился, подхватил его на руки, и домовой тотчас же легонько цапнул его за голое плечо.

– Жрать хочешь, – понимающе кивнул Филин. – Ясно. Пойдем.

Глава 4

Закрыв дверь, Филин забрался в ванну, включил воду и какое-то время сидел просто так, отходя от приключения и чувствуя, как смерть разжимает пальцы.

Почти все отцовское воспитание сводилось к тому, чтобы обратиться и закогтить – и неважно, в каком Влад был виде. Сегодня, когда русалки топили его, он вдруг вспомнил отца: однажды на даче тот мимоходом сунул голову сына в бочку с водой и подержал несколько бесконечно долгих секунд. А нечего было всю малину с куста обжирать!

Мать умерла через полгода после того, как полиция вытащила Влада из подвала Окопченко – отец решил, что это сын виноват в ее смерти. Не слушался, не приходил домой вовремя, попал в такую жуткую историю – надо ведь назначить виновного в своей потере, правда? Влад уехал из Новгорода сразу же после школы и выкинул отца из головы – а сегодня вдруг вспомнил.

Наверно, Александр Филин был счастлив. Жил одиночкой, как велела ему его природа, не пытался искать сына – а зачем искать проблему, которая сама себя вынесла? Но сегодня, когда Арина спросила про шрам, в памяти всплыли въевшийся в кожу рук табачный запах, размах крыльев в два метра, вечное раздражение. На выпускном, когда Влад единственный получил золотую медаль, отец смотрел на него