Судьба Одина - Скотт Оден Страница 86

Его хозяйка приказала убить их. И все же… и все же что-то удерживало его руку. Была ли это сила, исходящая от его жертвы? Темная и первобытная сила, которая заставила остановиться даже одного из неупокоенных мертвецов? Возможно. Но было что-то еще. Что-то, что он не мог определить. Что-то, что сдерживало пламя ненависти, которое было единственным, что еще горело в его опустошенной душе. Все это поддерживало его. Без этого…

Челюсти слуги раскрылись в безмолвном растерянном крике, сухожилия заскрипели. Он не мог отказаться. Его госпожа заговорила. Чужая воля погнала его вперед. Ему придется убить Гримнира, сына Балегира, и всех, кто был с ним. Он не мог ослушаться…

ГИФ ПОКАЧАЛ головой.

— Если бы это было делом рук Хильдемур, то здесь уже нечего было бы искать. Нар! Посмотри сюда. Это было сделано закаленным железом и сталью. Мы…

— Послушай. — Гримнир вскинул голову. Он слегка наклонил голову набок, и его горящий красный глаз уставился в тень между двумя высокими колоннами — что-то вроде ниши. Он услышал скрип сухих сухожилий, шелест ткани. Там, в темноте, вспыхнули два язычка пламени, и что-то, шаркая, появилось в поле зрения. Что-то такое же высокое, как Гиф; что-то, закутанное в потрепанный серый плащ, в широкополой шляпе, низко надвинутой на лицо. Что-то, от чего разило могилой, каменной пирамидой и курганами. Гиф попятился. Гримнир медленно поднялся на ноги.

Драуг навис над ним, в своих посиневших после смерти руках он сжимал окровавленный топор Нэфа. На долю секунды эта картина затянулась; затем, со скоростью, которая не соответствовала его шаркающей походке, оживший мертвец бросился на Гримнира. Единственными звуками были прерывистое дыхание, когда скрелинг отскочил в сторону, и глухой стук лезвия топора, вонзившегося в землю там, где он только что стоял.

Гримнир не дал твари передышки. Даже когда она вырвала топор, с которого, словно кровь ландветтира, капали комья грязи, Гримнир нанес удар. Его длинный сакс, Хат, прорезал борозду на лбу драуга. Любое живое существо отшатнулось бы, ревя и хватаясь за окровавленное лицо; оно было бы ослеплено этим ударом, когда острие Хата полоснуло его по глазам. Для драуга это ничего не значило. Хат скользнул по его высохшему черепу, сбив набекрень его широкополую шляпу, но не более того.

Гримнир отпрыгнул назад, когда топор снова поднялся, ища источник его жизни.

Гиф резко задохнулся; он что-то проревел — предупреждение, от которого Гримнир остолбенел и отступил от свистящего топора.

— Что? — Гримнир рискнул искоса взглянуть на брата своей матери.

— Посмотри на это, я сказал!

Гримнир повернулся и встретился взглядом с мертвыми глазами существа… и узнал неподвижные черты, так похожие на его собственные и на Гифа. Кожа существа была мертвенно-синей и местами покрыта старыми татуировками. Его волосы были цвета соломы, с бусинками из потускневшего серебра, пожелтевшей слоновой кости и покрытого коркой грязи янтаря, прилипшими к прядям, как воспоминания; у него был острый нос, лицо длинное и заостренное. Между почерневшими зубами свисал пересохший от соли язык. На его шее все еще виднелись шрамы от веревок, свидетельствующие о его смерти, а также руны силы, вырезанные на его бескровной плоти. Руны заклинателя. Руны ведьмы.

— Это?..

От ответа Гифа по спине Гримнира пробежала дрожь отчаяния.

— Радболг, брат мой. Что случилось? Кто это с тобой сделал?

В глазах драуга не было узнавания. Только жгучая ненависть ко всему живому. Он наклонил голову, глядя на Гифа так, словно видел его впервые. Старый скрелинг поднял руку.

— Радболг, — сказал он срывающимся голосом. — Посмотри на меня. Вспомни. Кто…

Но драуг, слуга Идуны, который когда-то был Радболгом, сыном Кьялланди, ударил Гифа топором плашмя. Удар сбил того с ног. Гримнир наблюдал, как он пролетел через руины, неудачно приземлившись среди обломков камня и поваленных колонн; он услышал отвратительный хруст ломающейся кости, хриплое проклятие, а затем — ничего.

— Гиф! — позвал он. Ответа не последовало.

И когда драуг пришел за ним, Гримнир дал волю своему гневу.

Их битва была столкновением стихий — холодная ярость мертвого существа против горячей ярости живого; там, где они встречались, сверкала молния от громоподобного лязга стали. Гримнир уворачивался и извивался, никогда не останавливаясь; он всегда отступал. Когда то, что было неутомимым топором Радболга, попыталось перерубить нить его жизни, Гримнир ответил быстрыми, меткими ударами. Ударил и отступил. Ударил и отступил. Но даже его конечности, подпитываемые яростью, не могли поддерживать стремительный темп его врага — существа, которое никогда не уставало, никогда не чувствовало боли, никогда не спотыкалось.

Гримнир был у подножия холма, один удар за другим отбрасывали его к опушке Хрехольта; и тогда он сделал свое первое неверное движение. Его сапог зацепился за травяную кочку. Скрелинг упал на спину, дыхание вырвалось из его легких.

Драуг, носивший облик Радболга, не стал злорадствовать. Он не насмехался над ним и не проявлял никаких эмоций, кроме холодной бессмертной ярости. Он занес свой топор, как дровосек, и опустил его, целясь в центр закованного в кольчугу торса Гримнира…

И топор снова вонзился в землю.

Гримнира спасло только позорное движение — вбок, как краб, и перекат назад. Движение, в результате которого Хат остался лежать на земле у ног драуга.

— Зубы Имира, — пробормотал Гримнир. Он вскочил на ноги и пробежал короткое расстояние до нависающих деревьев бузины на краю Хрехольта. Неумолимый драуг последовал за ним. Часть Гримнира подумала: Почему бы просто не позволить этому ублюдку вонзить топор ему в череп? Он мог бы уладить свои дела в Риме, а потом, возможно, вернуться и покончить с этим делом. А сможет ли он? И он беспокоился о том, что мертвая тварь может сделать с Гифом, если его отсутствие затянется. У старого пьяницы не было благословения Имира, и он слишком долго прожил как наверху, так и внизу, чтобы все это закончилось таким позорным предательством — смертью от руки его брата.

Тяжело дыша, Гримнир прислонился спиной к стволу бузины. Драуг неумолимо приближался к нему с бесстрастным лицом. Разум Гримнира лихорадочно искал выход. Что-то впилось ему в плечи, когда он оперся о дерево, чтобы поддержать свои слабеющие силы. Гримнир полуобернулся, увидел изящные очертания мертвого ландветтира на коре бузины и узнал фигуру своего спасителя.

Он повернулся лицом к драугу. Тот был теперь менее чем в дюжине футов от него и не подавал никаких признаков узнавания; он не подозревал о ловушке и не принимал во внимание уловки. Его сверкающий взгляд был устремлен исключительно на Гримнира.

Сын Балегира ухмыльнулся, глядя на это. Он кивнул.