Судьба Одина - Скотт Оден Страница 79

Она отводит взгляд от окровавленного лезвия и тихо говорит:

— Да, ты мне тоже нравился, высокомерный arsegót.

Гримнир замолкает, нахмурив брови.

— В нашем языке нет слова для этого, — говорит он после долгой паузы. — Нет слова для того, что белокожие называют любовь. Старому Гифу это слово всегда казалось странным. Вожделение, да. У нас есть дюжина слов для этого. Трахаться и драться, у нас есть сотни слов для обоих — некоторые из них одно и то же. Фо! У нас есть дюжины синонимов слова убить. Но если это не любовь к убийству… — Он замолкает. — Я бы убил их всех ради тебя.

— Я знаю, — шепчет она.

— Я должен идти, — говорит он, морщась. Кровь стекает с клинка в ее руках. Густые потоки крови. Крови его сердца.

— Что будет теперь?

Гримнир встает:

— Мудрость подсказывает мне, что это конец пути. Она говорит мне о том, что я умер за пределами берегов Настронда, так что игра окончена. Но мое чутье… мое чутье говорит мне, что мне еще многое предстоит сделать. Что бы ни дергало меня за ниточки и ни заставляло плясать под свою дудку, я думаю, со мной еще не все кончено.

— Так ты вернешься? — Желтые глаза Скади следят за ним, пока он возвращается по своим следам.

— Я вернусь.

— А когда ты доберешься туда?

Гримнир останавливается. Он оглядывается на нее, прищурив свой единственный горящий глаз:

— О, когда я вернусь, я собираюсь содрать шкуру с этой болотной ётун, как плату за твою жизнь. А потом я собираюсь найти этого Мимира и выбить из него ответы. Я даю клятву в этом, во имя Имира.

— Я буду настаивать на этом, — говорит она, ее голос слабеет. — Спой песню над моей пирамидой, Гримнир, убийца родственников…

Гримнир вздрогнул. Он с трудом открыл глаза. Рассвет был не за горами. Небо на востоке посветлело, бархат, усеянный звездами, сменился тонкой огненной лентой. Сквозь льющуюся кровь, сквозь выворачивающую внутренности агонию Гримнир не издал ни звука — до этого самого момента, когда с его губ сорвалось непрошеное слово:

— Скади.

В нескольких дюймах от себя он увидел бородатое лицо вождя нищих, на щеках которого блестели черные капли.

— Что ты сказал, дитя сатаны?

Изуродованное лицо Гримнира исказилось в ужасающей улыбке. Быстрый, как змея, он бросился вперед и зажал нос вождя между сломанными зубами. Словно человек, отрывающий мясо от говяжьего окорока, он повертел головой из стороны в сторону, разгрызая твердый хрящ. Густая медно-красная кровь наполнила его рот. Вождь нищих взвыл, когда скрелинг оторвал нос от его лица и с хриплым смехом выплюнул его.

Разъяренный, изувеченный вождь глубоко вонзил окровавленное лезвие Хата в грудь Гримнира, пронзив его сердце…

16 МИМИСБРУНН

Был момент между смертями, ничтожная доля мгновения, когда миры погрузились в абсолютную тишину. Момент между болью от ухода из Мидгарда, захваченного Пригвожденным Богом, и возвращением убийственной ярости, которая поддерживала его. В этот необычный промежуток времени Гримнир осознал широту и величие Иггдрасиля; он увидел переплетения Судьбы, которые связывают все сущее, и осознал место своего народа на гобелене Девяти Миров. Но эта Голконда северной мудрости не могла длиться вечно. Он был соткан из ткани и пыли, и когда природа скрелинга вновь заявила о себе, когда в его груди вновь разгорелся огонь ненависти, этот хрупкий осколок глубинной мудрости стал его первой жертвой.

Гримнир открыл глаза. Он лежал в кровавом месиве, окруженный сломанными крыльями и раздробленными конечностями, и все еще сжимал в руке холодный железный шип, Хат. Небо Ётунхейма потрескивало от жуткого зеленого сияния; древние деревья Железного леса шелестели на пронизывающем ветру. Он вспомнил ловушку, расставленную той болотной ведьмой, Атлой. Он вспомнил смерть Скади — внезапную, без возможности дать отпор; он вспомнил мордветтиров, крылатых старух-убийц, чьи изуродованные тела лежали под ним на дороге, ведущей к воротам Ярнфьялля. И он вспомнил, как встретил Скади в последний раз, когда у него была передышка в памяти. «Спой песню над моей пирамидой, Гримнир, убийца родственников…»

Каждое воспоминание было подобно горсти кокса, брошенной в горнило кузнечного горна; каждое воспоминание, как шуфф раздуваемых мехов. И из этого раскаленного добела пламени, из этой неутолимой ярости Гримнир вылепил кровавую месть. Его единственный глаз сузился; блеск в его глубине стал еще более насыщенным, а костяшки пальцев, сжимавших костяную рукоять длинного сакса, хрустнули.

Он услышал эхо вопля Гифа, полного ярости и боли при виде того, как сын его сестры разбился насмерть так далеко от защищающей земли Настронда. Какой бы дух или бог ни дергал Гримнира за ниточки, он также даровал ему вечную жизнь — дар смерти и возрождения независимо от обстоятельств. Этим он и воспользовался…

— Что случилось, маленький герольд? — услышал он смешок Атлы. — Ну же, неужели ты можешь представить, что все могло закончиться по-другому? Этот скрелинг пролил кровь моего рода! Он…

— И ты только что пролила кровь моего, ведьма, — прорычал Гиф. Сталь заскрежетала по медной поверхности ножен, когда он вытащил свой меч — гладиус с костяной рукоятью, отточенный до алмазной остроты. — Итак, теперь это касается только нас с тобой.

Атла рассмеялась:

— Это не соревнование, герольд.

Он услышал стон от усилий, свист рассекающего воздух клинка, когда Гиф бросился на нее. А затем раздалось раздирающее до костей слово команды; слово, которое он уже слышал раньше:

— Стодва![22]

За этим последовала холодная, потрескивающая тишина.

— Бедный маленький герольд, — промурлыкала Атла, и ее голос подействовал Гримниру на нервы. — Что случилось, сын Кьялланди? Язык проглотил? Твой назойливый родственник оставил меня без слуг. Мои бедные мордветтиры! Посмотри, что он с ними сделал. Давай, герольд, смотри. Видишь, во что мне это обошлось? Ты…

За воротами Ярнфьялля, окруженный сломанными крыльями и конечностями, залитый кровью и внутренностями, Гримнир поднялся на ноги. Свет его единственного глаза был подобен труп-фонарю, который вел невольников на бойню.

Он увидел, что Гиф застыл на месте, его тело было сковано, когда он пытался ударить ведьму. Ее колдовство заставило его повернуть голову, чтобы он мог увидеть место гибели Гримнира. Сама Атла все еще сидела на своем импровизированном троне, окровавленная и призрачная. Синеватая кожа Ангрбоды и рыжие волосы ниспадали с ее плеч, словно королевская мантия.

Желтые, как моча, глаза болотной ётун расширились от шока.

— Что случилось, бедная маленькая ведьма? — спросил Гримнир, проходя через ржавые железные ворота. — Язык проглотила?

Атла отпрянула; она подняла белую узловатую руку, намереваясь заколдовать восставшего скрелинга прежде,