Вавилон. Сокрытая история - Ребекка Куанг Страница 78

Кто-то крикнул:

– Кто здесь?

Робин увидел, как в другом углу двора качнулась лампа. Он повернул голову в сторону Брод-стрит и прищурился, пытаясь разглядеть хоть какие-то следы друзей. Они сбежали, все получилось, полиция явится только в башню. Только за ним.

Он лихорадочно вздохнул и повернулся лицом к источнику света.

Раздались гневные крики, яркий свет ударил прямо в лицо, Робина крепко схватили за руки. В следующие несколько минут он с трудом понимал происходящее; он осознавал только свое туманное, бессвязное бормотание, громкие крики полисменов, гаркающих приказы и вопросы ему в ухо. Он пытался придумать оправдание, какую-нибудь историю, как увидел воров, попавших в паутину, и они схватили его, когда он хотел их задержать, но получалось бессвязно, и полицейские только смеялись. В конце концов они освободили его от паутины и привели обратно в башню, в маленькую комнатку без окон в вестибюле, пустую, если не считать единственного стула. В двери было зарешеченное оконце на уровне глаз, и комната больше напоминала тюремную камеру. Робин подумал, что наверняка он уже не первый грабитель из «Гермеса», попавший сюда. И ему показалось, что едва заметное бурое пятно в углу – это запекшаяся кровь.

– Оставайтесь здесь, – сказал констебль, свел руки Робина за спиной и надел наручники. – Пока не прибудет профессор.

Он запер дверь и ушел. Робину не сказали, какой профессор придет и вернутся ли полицейские. Неведение было настоящей пыткой. Робин сел и стал ждать, колени у него дрожали, руки тряслись от накатывающих волн тошноты.

С ним покончено. Прежнюю жизнь уже не вернешь. Так тяжело было думать об исключении из Вавилона, который так много вкладывал в своих талантливых студентов, с таким трудом найденных. Обычно студентам Вавилона прощали почти все виды преступлений, кроме убийства[74]. Но, конечно, воровство и измена служили основанием для исключения. И что дальше? Камера в городской тюрьме? В Ньюгейте? Его повесят? Или просто посадят на корабль и отправят туда, откуда приехал, где у него нет ни друзей, ни семьи, ни будущего?

В его сознании возник образ, который он хранил под замком уже почти десять лет: жаркая и душная комната, запах болезни, лежащая рядом мать и как ее осунувшиеся щеки синеют на глазах. Последние десять лет – Хампстед, Оксфорд, Вавилон – были наполнены волшебством, но он преступил закон, разрушил чары и скоро опять окажется среди бедных, больных, умирающих и мертвых.

Дверь со скрипом открылась.

– Робин.

Это был профессор Ловелл. Робин попытался найти в его глазах хоть какие-то чувства – доброту, разочарование или гнев, которые могли бы подсказать, что последует дальше. Но лицо отца, как и всегда, было непроницаемой хладнокровной маской.

– Доброе утро.

– Садись.

Первым делом профессор Ловелл снял с Робина наручники. А потом повел его вверх по лестнице в свой кабинет на седьмом этаже, где они сели друг напротив друга, будто ничего и не случилось, будто они проводят еженедельные занятия.

– Тебе повезло, что полиция сначала предупредила меня. Представь, что было бы, если бы они сообщили Джерому. Ты бы уже лишился ног. – Профессор Ловелл подался вперед, положив сомкнутые в замок ладони на стол. – И давно ты крадешь серебро для общества Гермеса?

Робин побелел. Он не ожидал от профессора Ловелла такой прямоты. Этот вопрос был очень опасным. Профессор Ловелл, очевидно, знал о «Гермесе». Но как много он знает? И о чем Робин может солгать? Возможно, профессор Ловелл блефует, и Робин выпутается, если найдет верные слова.

– Говори правду, – твердо, но бесстрастно сказал профессор Ловелл. – Только это сейчас может тебя спасти.

– Три месяца, – выдохнул Робин. Три месяца – это меньше, чем целых три года, но достаточно долго, чтобы звучало правдоподобно. – Только… только начиная с этого лета.

– Понятно.

В голосе профессора Ловелла не было гнева. И его спокойствие пугало еще больше. Робин предпочел бы, чтобы отец накричал на него.

– Сэр, я…

– Молчи, – сказал профессор Ловелл.

Робин стиснул зубы. Но какая разница? Он все равно не знал, что сказать. Он не мог выпутаться, не мог оправдаться. Он мог только признать очевидность своего предательства и ждать последствий. Но если ему удастся не упоминать Рами и Виктуар, если он убедит профессора Ловелла, что действовал в одиночку, этого будет достаточно.

– Сама мысль о том, что ты оказался настолько чудовищно неблагодарным… – сказал профессор Ловелл после долгой паузы. Он откинулся назад и покачал головой. – Я сделал для тебя больше, чем ты можешь себе представить. Ты мальчишка из кантонских доков. Твоя мать была изгоем. Даже если бы твой отец был китайцем, твое положение не стало бы лучше. – Кадык профессора Ловелла пульсировал, и это было больше всего похоже на признание, которое можно от него ожидать. – Всю жизнь ты зарабатывал бы гроши. Ты никогда не увидел бы берегов Англии. Никогда не читал бы Горация, Гомера или Фукидида – да что там, ты вообще никогда не открыл бы ни одной книги. Ты бы жил и умер в убожестве и невежестве, не представляя себе мир возможностей, которые я тебе показал. Я вытащил тебя из нищеты. Подарил тебе огромный мир.

– Сэр, я не…

– Да как ты посмел? Как ты посмел плюнуть нам в лицо после всего, что тебе дали?

– Сэр…

– Ты понимаешь, насколько привилегированное положение занимал благодаря этому университету? – Голос профессора Ловелла не стал громче, но сначала он тянул слова, а потом выплевывал слоги, словно откусывал их с конца. – Ты знаешь, сколько платят семьи, чтобы отправить своих сыновей в Оксфорд? Ты же живешь здесь и питаешься бесплатно. Ты получаешь ежемесячное пособие. У тебя есть доступ к величайшим хранилищам знаний в мире. Ты думал, что это в порядке вещей?

В голове Робина пронеслась сотня аргументов: что он не просил привилегий Оксфорда, не сам принял решение уехать из Кантона, и щедрость университета не должна накладывать на него обязательство быть беспрекословно верным империи и ее колониальным проектам, иначе это очередная форма рабства, на которую он никогда не соглашался. Он не желал такой судьбы, за него все решили другие. Он не знал, какую судьбу выбрал бы сам – эту или жизнь в Кантоне, среди людей, которые выглядят и говорят так же, как он.

Но какое это имело значение? Профессора Ловелла не разжалобить. Имело значение только то,