Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош Страница 7

Хайо едва успела схватиться за перила моста, чтобы ее не снесло потоком людей, внезапно двинувшимся в сторону Син-Кагурадза: двери театра вдруг открылись, и на ступенях появились три фигуры.

На самом верху встала женщина лет семидесяти, с квадратной челюстью. Седые волосы были стянуты в три воинственные косы. Ее сопровождали двое оскаленных мужчин с бутафорскими копьями. Она подняла мегафон:

– Если вы, журналюги, намерены и дальше распускать омерзительные сплетни про Китидзуру Кикугаву, то лучше сразу убирайтесь прочь! На счет «один»! Пять!

Позади нее раздался удар барабана.

– Оноэ-сан! Это правда, что руководитель труппы Кикугава чуть не умер во время вчерашнего спектакля? – крикнул кто-то из толпы, в основной массе своей вооруженной камерами и блокнотами. – Прокомментируйте слухи, что театр Син-Кагурадза скупил все талисманы против невезения из южных святилищ Богов Столпов?

– Четыре!

– Получат ли компенсацию те зрители, которые посещали представления Кикугавы в последние две недели, если они заразятся невезением?

– Три!

– Отзовет ли Укибаси Авано свое покровительство на этот сезон? Оставшиеся представления Кикугавы отменят?

– Два!

– Насколько не везет Китидзуру Кикугаве?

– Один! – Пожилая дама подняла над головой утюжок для волос и проорала в мегафон: – Убирайтесь, вы, стервятники и мусорщики!

Вцепившись в перила, Хайо прижималась к колонне, пока артисты с бутафорским оружием бросались на толпу репортеров, фанатов и зевак, пытаясь их оттеснить.

Когда пыль осела, а толпа рассосалась, пожилая дама с удовлетворением кивнула и ушла обратно в театр. Хайо наконец рассмотрела Мансаку на ступенях у входа.

– Привет, Хайо! – Мансаку бросился к ней, радуясь, что человеческий поток иссяк – она как раз вставала на ноги. – Ты как? Я тебя не разглядел в толпе.

– Что тут случилось? – спросила Хайо, пока Мансаку осматривал ее, уделив напоследок особое внимание печати и побледневшим знакам. – Что там говорили про какого-то Китидзуру Кикугаву и его невезение?

– О, так это про Коусиро. Младшего братишку Дзуна. Китидзуру Кикугава – его сценическое имя. – Мансаку вздохнул, потер лицо. – Дзун ни за что не признался бы, что его брат – настоящая знаменитость. Я сам об этом случайно узнал, причем довольно неприятно. Меня вышвырнули из-за кулис, решили, что я журналист. Почти буквально. В меня бросили гэта. Промахнулись, но я все равно свалил, по пути врезавшись лицом в бутафорский колокол…

– Дзун не появлялся ночью в театральном общежитии?

– Не говорят. Сегодня вообще никто не разговаривает с незнакомцами. – Мансаку глубоко вздохнул, потом повернул лицо к солнцу. – Но кто-то упоминал проклятолога на безголовой лошади, так что он, видимо, был поблизости. В общем, я оставил для Коусиро в кассе один из стеллароидов Дзуна, написав на нем наши имена.

– До записки не додумался? – Хайо не радовала перспектива того, какое впечатление может сложиться о них у Коусиро, если они будут подсовывать ему снимки брата, бьющегося с проклятием.

– Я объяснил, что мы не журналисты, что мы просто хотим узнать, все ли в порядке с Дзуном, и что я вернусь в кассу через пять дней – забрать ответ Коусиро, если тот его вообще оставит. Поверит он или нет – не от меня зависит. Если ты намерена штурмовать сцену, Хайо, займись этим без меня. Я не намерен снова подставлять свой прекрасный нос под прицельно брошенную обувь.

– А мой нос, значит, не жалко? Понятно.

Мансаку обвел глазами Хикараку:

– Вот это зрелище.

Хайо проследила за его взглядом. Хикараку пестрил рекламными растяжками и вывесками. Ивовые ветви с привязанными к ним предсказаниями склонялись к пешеходным дорожкам, а белый фасад Син-Кагурадза с голубой плиткой и пурпурными фонариками казался живым ярким лицом в море зеленых башенок. Только в этом районе Оногоро не было ни винокурен синшу, ни вертикальных рисовых плантаций, только здесь жители Оногоро могли спрятаться от страхов и забот. Однако Хайо все же ощущала аромат синшу – в нежном ветерке, как чистый морозный шепот среди сладких глициний и трогательной весенней зелени.

Если бы не звучащие в ушах Хайо слова демоницы, что где-то за этим обликом скрывается хитоденаши, впивающаяся в легкие игольчатой спорой ядовитого дерева, ее сердце дрогнуло бы от обнадеживающей солнечной красоты Хикараку.

Если Хайо сможет доказать, что на Оногоро нет хитоденаши, что остров не торгует одновременно болезнью и лекарством, тогда она сможет забыть все, о чем просила ее демоница.

– И как тебе квартира с привидениями?

Мансаку прервал размышления. Он как раз наблюдал за куклой-шикигами, скачущей по дорожке внизу.

– Там такая жуть, что у владельца начал загибаться чайный магазинчик по соседству. Он в отчаянии. Мы переедем, когда они изгонят призрака. Как по мне, его можно и не изгонять, но они были настроены решительно, и я понял, что их дух несгибаем. – Он пихнул сестру в бок. – Ну, дошло? «Дух несгибаем»? Типа, их боевой настрой не уничтожить и, типа, этого призрака так просто не взять, а?

Хайо застонала, и Мансаку, воспользовавшись этой секундной слабостью, пнул ее в голень – на что она ответила тем же, а потом они обнялись. Несколько прохожих обернулись.

– Адские планы у нас с тобой, да? – Голос Мансаку слегка дрогнул, и Хайо поняла, что он на самом деле имел в виду и адотворение, и то, о чем говорила демоница. Устроить на острове филиал ада. – До сих пор не верится, что мы и зиму пережили, и с гор спустились. И что все это по-настоящему.

– По-настоящему, Мансаку, – тихо отозвалась Хайо. – Тебе будет легче поверить, когда ты снова увидишь Дзуна, точно говорю.

– Увижу и устрою ему взбучку: и за то, что поймал проклятие, и за то, что сбежал, когда его разыскивает проклятолог, и за то, что заставил нас волноваться, как бы он не рухнул где-нибудь замертво среди ночи и некому было бы отогнать от него падальщиков.

…И именно в этот момент идущий мимо по мосту человек вдруг споткнулся, с усилием сделал отрывистый вдох и рухнул замертво – прямо к ногам Хайо и Мансаку.

И тетива адотворческой эн натянулась.

Четыре

結晶

Когда люди поручают нам особые задания, мы благодарим их за то, что доверили нам свою смерть.

НОЭ

Двадцать первый Адотворец

А нет, не замертво.

Мужчина хрипло дышал. Трясущейся правой рукой он указывал на театр Син-Кагурадза. Его шею и лицо укрывала сложенная на голове газета.

Некоторые прохожие бросали на него быстрые взгляды и спешили дальше, но некоторые даже не смотрели. Они обходили дергающегося на досках человека, словно его окружала стеклянная стена, едва посмотрев на него, избегая зрительного контакта.

Эн. Эту связь можно установить, даже коротко соприкоснувшись взглядами. Люди избегали такой эн – и возможных неприятностей, которые она могла принести. Хайо протиснулась мимо Мансаку к лежащему человеку. Всмотрелась в его пламя жизни.

Пламя потухало, фитиль свечи рассыпа́лся, перламутровый воск длинными волнистыми лентами разлетался в стороны. Хайо знала этот образ. Той зимой, когда демоница посеяла в ее деревне хитоденаши, она видела, как ветер проклятия может согнуть и искорежить свечу жизни.

Однако на этом человеке лежало другое проклятие. Не хитоденаши. Нечто менее глубокое – и совершенно не заинтересованное в том, чтобы он был жив.

Пламя его жизни гасло. Фитиль истощился и не мог больше гореть.

Она перевернула мужчину, уложила его голову себе на колени.

– Ах… а… – Слабые звуки, доносящиеся из-под бумаги, заставили ее волосы встать дыбом. Этот человек не вырезал прорезей для глаз – только слегка надорвал газету, сделав узкие щели. Он дышал с высоким присвистом и каким-то кожистым скрипом.

Хайо коснулась газеты:

– Я сниму.

Человек схватил ее за запястье, сдерживая порыв, и Хайо вдруг показалось, что восточный ветер задул ее собственную свечу.