Миазмы. Трактат о сопротивлении материалов - Флавиус Арделян Страница 59

Алеку на мгновение ослеп, но не остановился, ответил тем же. Удар пришелся жандарму прямо по носу (жандармский хрящ громко хрустнул), потом еще один – в доску возле головы (суставы писательских пальцев сухо щелкнули); с онемевшей рукой, ослепший и ошарашенный, Алеку получил еще один тычок в висок и перекатился на спину. Жандарму удалось на него взобраться и садануть вновь – по лицу, в живот. Алеку оттолкнул его руками и ногами, вырвался из хватки. Они поменялись ролями: теперь Алеку стоял спиной к Прими, а жандарм – к Медии. Писатель воспользовался возможностью и побежал к площади Анелиды, но через несколько шагов его поймали и швырнули на платформу; Алеку запутался в веревках и увидел на фоне звездного неба руку жандарма, которая оканчивалась дубинкой, затем услыхал глухой удар и почувствовал на лбу что-то горячее. Жандарм опять замахнулся и еще раз обрушил дубинку на голову писателя. Алеку успел лишь перевернуться и, избежав таким образом верной гибели от руки свихнувшегося от ярости правоохранителя, рухнул в пустоту.

На мгновение – тишина.

В падении Алеку молчал; окровавленный жандарм наблюдал за ним.

Далее: Алеку врезался в крышу ворот между Прими и Медии, свалился в сторону второго округа; попытался схватиться за что-нибудь, падая; достиг края крыши и успел вцепиться в деревянную перекладину; повиснув над проходом, понял, что надо лишь собрать все силы и вновь подняться на крышу, чтобы спуститься на другую сторону, а затем затеряться в первом округе, окутанном ночной тьмой.

Далее: шум внизу, кто-то открывал окошко в воротах. Алеку изо всех сил пытался взобраться на балку, в которую вцепился, как вдруг почувствовал, что его тянут за ногу. Он вырвался, ударил человека в окошке, но тот достал дубинку, выругался и начал бить Алеку по голени, по большой берцовой кости, пока писатель не сдался и не разжал руки. Он рухнул на мостовую и на миг лишился чувств, но не до такой степени, чтобы не слышать звуки, настигающие его, не настолько, чтобы не почувствовать, как кто-то или что-то втаскивает его в ближайший переулок за миг до появления двух жандармов в поле зрения. Он открыл глаза и понял, что тем, кто его спас, был он сам – Алеку, спрятанный внутри Алеку, куда сильнее, чем можно было бы надеяться, и, заметив яму под окном какого-то дома, писатель втиснулся во тьму импровизированного убежища. Через несколько мгновений услышал шаги жандармов в переулке, их крики, недоумение, но ненадолго, поскольку боль воцарилась в его теле безраздельно, и он опять потерял сознание там, под землей, как дохлый кот, обреченный стать пищей гадов земных.

* * *

Новый день в Медии был в самом разгаре, когда Алеку вылез из своей ямы, грязный и раненый, с новым лицом из крови и пыли поверх старого, и похромал домой. Временами его принимали за нищего, и он, склонивший голову, получал по «когтю», который бросали с отвращением. Он не осмелился опять подняться на платформы, боялся, что там уже полным-полно жандармов и мэтрэгунцев из Мощной Башни, готовых к встрече с теми, кто жаждал добраться до Прими, чтобы… чтобы что? Ну действительно, что? Писатель снова и снова задавал себе этот вопрос, ковыляя. Неужели все происходит наяву? Он тяжело вздохнул. Действительно ли история человека с головой коня обрела плоть, кости, слизь и дух? И что теперь? Он увидит девиц в постелях, с животами, полными земной скверны? Алеку шел, онемевший, страдающий, по пыльным улицам Медии, прочь от Прими, где, как себе говорил писатель, человек с головой коня наверняка тайком довершал свой замысловатый план, насмехаясь над жизнью и смертью Алеку, украв обещанные концовки. С трудом поднимаясь на чердак, он чувствовал себя самым жалким персонажем из всех, кого когда-либо презирал придумавший их рассказчик.

Добравшись до цели, он отлежался на своем тюфяке и, как мог, перевязал раны. Вымылся в деревянном ведре, обмотал тряпками зияющие дыры в плоти, ощупал левое предплечье. Похоже, перелом – по меньшей мере, вывих; он попробовал вправить кость, но боль была такая сильная, что потемнело в глазах, и Алеку прекратил попытки. Безвольно опустив руку вдоль тела, перевернулся на спину. Вскоре, прикидывая в уме то одно, то другое – и все без толку, – он заснул. Ему ничего не приснилось, а если и приснилось, то сгинуло от грохочущей головной боли в тот самый момент, когда он открыл глаза и увидел, словно во сне – только вот это было наяву, – крысу ростом с человека, в мужском наряде, державшую над ним то, что от сонного дурмана и телесной боли показалось куклой или, вернее, половиной куклы в руках чокнутого чревовещателя, но, когда он резко сел и окончательно проснулся, стало ясно, что тварь – наполовину человек, наполовину крыса – воздела над ним торс мальчишки, из которого свисали внутренности, почти касаясь Алеку, окропляя его с головы до ног свежей кровью. Писатель начал кричать, но все звуки застряли в горле, наткнувшись на болезненный комок, и он, испуганный сверх всякой меры, затрясся и забормотал, словно безумец. Крысолюд ничего не делал, просто держал труп ребенка над писателем еще несколько мгновений, с безразличным видом, осознанно творя чудовищную жестокость, а потом швырнул мертвечину себе за спину, как кусок мяса, плоть коровы или свиньи, но только не человека, нет-нет, и хотел было ударить Алеку сапогом в грудь, но тот увернулся и успел заметить, как тварь шустро выскочила на крышу через люк. Еще Алеку увидел, что крысолюд крепко сжимает голову мальчика в своих почти человеческих руках, словно мяч из плоти с мягкими, светлыми, окровавленными локонами, вытаращенными глазами и высунутым языком; душа вытекла из рассеченной шеи вместе с телесными соками. Монстр скрылся из вида, и внезапно стало тихо. Но тишину спустя всего лишь мгновение нарушили крики людей на улице.

– Это голова! Голова!

– Ребенок!

– Там, наверху! На крыше!

Алеку мгновенно понял, что устроила мерзкая тварь: крысолюд швырнул голову ребенка на улицу и, возможно, ненадолго задержался на крыше, чтобы все увидели его силуэт. По телу Алеку пробежал озноб, когда он понял, что не только сам искал человека с головой коня, но и тот внимательно следил за ним, а вот с какой целью – поди знай. Или все-таки цель известна? Может, тварь хотела его остановить? Может, человек с головой коня что-то знал, неведомое самому Алеку Деляну, о его собственных решениях? Знал, о чем думает писатель, раньше, чем тот сам это понимал?