Потомок седьмой богини - Алессандра де Амальфи Страница 51

что мы уже говорили о ее прошлом, иначе бы я не знал, что ей пришлось убить человека, державшего ее в качестве прислуги с привилегиями. Тонкая, красивая, испуганная – мечта любого тирана, склонного к порицаемым видам чувственного наслаждения. В ее родных краях Лейфта почитали с особой преданностью, и девочка, воспитанная в таких традициях, просто не могла отвергнуть того, кто всеми силами пытался убедить ее в их крепкой связи. Не могла, пока поблизости не оказался нож, а рука не дрогнула, движимая нестерпимым гневом.

– И как же тебя звали прежде?

– Даже не пытайся, – с вызовом бросила Вив. – Ты не выговоришь.

– Я способнее, чем кажусь.

Чуть наклонившись вперед, наемница сверкнула самодовольной улыбкой – и мое сердце замерло бы, если бы я хоть иногда чувствовал, что оно еще бьется.

– Аламийесейха Онвуайтейгу, – медленно, по слогам произнесла она. – Повторить?

Хмыкнув, я поднялся на ноги и махнул рукой, давая понять, что все же переоценил свои силы.

– И во сколько лет ты сама научилась это выговаривать?

Вивиан рассмеялась, но ничего не ответила. Ее веки то и дело норовили опуститься, и я наблюдал, как кудри пружинили, как бы отталкиваясь от стены, когда она к ней прислонялась. Разглядывать украшенное золотыми узорами лицо было даже приятно – в ее компании я не тянулся за маской, едва услышав шутливый выпад.

Я почти симпатизировал Вивиан, как почти дорожил Птичкой или почти уважал Тристрама: казалось, будто я имитировал чувства, заставлял себя их испытывать, но на самом деле не понимал, что должно за ними стоять. Зато знал, что если встанет выбор между моей жизнью и их, то непременно предам любого, и что никто из них не поступит иначе. Естественные порывы у всех едины, и это успокаивало.

И все же в Вив было что-то, что нравилось мне искренне: бойкость, самостоятельность, бесстрашие и прикрытое беспринципностью желание выжить. Дети вроде нее обязательно справлялись с обрядом Посвящения, поступив в Ателлу, и имели сравнительный успех, даже если не могли похвастаться большими амбициями. Детям вроде нее я всегда страшно завидовал.

Но прошли годы, и злость притупилась, вновь вспыхивая лишь при виде Холдена, ведущего себя так, словно он благоразумнее и порядочнее меня.

Свернув за угол, я не сделал более и шагу по коридору – так уж вышло, что я бывал в покоях короля, а потому мог наведаться в них без спроса. Как и сказала Вив, главная комната пустовала. В ней не горело ни единой свечи, и мне пришлось вызвать крошечный огонек, чтобы тот вторил шагам, иначе я в следующую же секунду споткнулся бы о ножку кровати и во всеуслышание объявил о своем бесцеремонном проникновении. Дверь в дальнюю комнату была закрыта – и, я полагал, даже заперта, – но, подойдя вплотную, можно было уловить тихие отзвуки льющейся по ту сторону музыки.

Его голос – по моему мнению, слишком хриплый для пения – тихо следовал за песней лютни. Было в этом что-то странным образом очаровательное: несгибаемый, внушающий страх король запирался по ночам, чтобы в одиночестве насладиться музыкой. Скрываться было незачем, но, должно быть, он не просто не хотел добиваться благосклонности подданных таким способом – он не желал ее вовсе.

Я занес руку для стука, но в последний миг передумал, шагнув в темноту портала, за которым меня ожидала уже ставшая родной перина. Той ночью я так и не понял, послышалось ли мне, что потревоженный король успел открыть дверь, чтобы поймать пронырливого посетителя с поличным.

* * *

Ателла, 692 год от Седьмого Вознесения

– Ты не можешь так поступить!

Тристрам взволнованно ходил кругами по опустевшему классу, некогда бывшему одним из моих любимых мест в чародейской школе. Обучение закончилось совсем недавно. Несколько месяцев, данных нам для принятия решения о дальнейшем пути, тоже подходили к концу. Большинство учеников разъехались, намереваясь для начала помочь деревням, в которых выросли, но я не мог последовать их примеру – места, где я предположительно родился, уже не существовало на карте.

– Прошу, не делай этого, Эгельдор.

– Разве у вас есть вариант получше?

– Тысячи, – заверил Тристрам, деловито складывая руки на груди. – И ни один из них не связан с Маркусом, Краарис забери его душу, Азиором.

Я пожал плечами, не слишком впечатлившись размытым аргументом. По правде говоря, Тристраму нечего было мне предложить, помимо перспективы остаться в чародейской башне и помогать с обучением новичков… но подобное место уже занял Холден, а я был убежден, что не выдержу больше ни дня в его обществе.

Подумав об этом, я невольно хмыкнул. Порой меня забавлял факт, что детские обиды сумели перерасти в такую ошеломляющую ненависть, от которой я был не в силах избавиться. Тристрам бы ужаснулся, узнав об истинном размере тьмы, что клубилась внутри меня. А вот Маркус… казалось, он был таким же – одиноким, высокомерным, отстраненным. И, если верить слухам, ничто не трогало его душу. Я хотел обрести и это.

– Я не спрашивал разрешения, – наконец поднял я взгляд. Учитель вздрогнул от звука моего голоса. Пышные брови сдвинулись к переносице, и я почти услышал негодующий возглас, но губы его остались плотно сжатыми. – Просто решил поставить тебя в известность. Как друга.

Странно было называть так человека, который много лет воспитывал и наставлял меня, но глубоко внутри я всегда желал это сделать – хотя бы раз в жизни одарить кого-то столь значимым словом.

– Друга… – вздохнул Тристрам. – Тогда и ты послушай меня как друга. Останься. Дай мне немного времени, и я найду при каком-нибудь дворе чародея, что сможет взять тебя под крыло. Не хочешь торчать в Ателле – пожалуйста, выбирай любую из дорог. Но, Эгельдор, пойдешь за ним – и от твоей души ничего не останется.

Я поднялся из-за стола, за который сел скорее по привычке, и окинул комнату долгим, внимательным взглядом. Тристрам знал, что он меня не удержит, это не удавалось ему и прежде. Но надежда, коей всегда горел его взгляд, и абсолютно беспричинная вера в то, что я был тем, кем он хотел бы меня видеть, не позволили мне вспылить после первого же протеста. Я не знал, встречусь ли с учителем вновь. Хотел запомнить Тристрама таким, пока звук моего имени не заставлял его испытывать горькое разочарование. И хотел, чтобы он запомнил меня: непослушного подростка, едва ступившего на путь бесчестия и жестокости.

– Знаю, – прошептал я, повернувшись к Тристраму спиной. – Потому и иду.

Бороться с яростью сложно, когда испытываешь ее к самому себе. Я едва