Миазмы. Трактат о сопротивлении материалов - Флавиус Арделян Страница 51

Писатель наклонился и приложил ухо к животу девушки. Нахмурился, задрал ей ночнушку до пупа.

– Ай-ай! – взвыл парнишка. – Прекрати сейчас же, ну!

Алеку опять прижался ухом к животу девицы и прислушался. Парнишка потрясенно замолчал и остался на месте. В комнате воцарилась тишина. В печи время от времени потрескивал огонь. Среди едких запахов преобладала мята, притирания и мази Аламбика испускали свои ароматы в потаенных уголках девичьего тела. Алеку в ночной тиши слышал, как колотится в груди собственное сердце, страшась того, о чем он подозревал, но пока не обнаружил, и сквозь ритм сердца как будто просачивались голоса, звуки человеческой речи из глубин живых существ, словно все, что было, есть и когда-либо будет живо на земле, вело долгий разговор шепотом во чреве спящей девицы со всем, что было, есть и когда-либо будет мертво.

– Ты откуда взялся, негодяй? – спросил кто-то скрипучим голосом, и Алеку очнулся от ступора.

Старуха стояла в дверях, и в ее глазах отражались угли из печи.

– Эй! – крикнула она и оттолкнула слугу, который вытаращил глаза и затрясся, как осиновый лист. – А ну проваливай, пока я тебя не убила вот этими руками!

Она сделала три шустрых шага в сторону Алеку, однако он отпрянул, нырнул в занавеску и вынырнул с другой стороны, так, чтобы бабка не увидела его лица, обогнул ее, выскочил в коридор и сбежал по лестнице вниз. Перепрыгивая через три ступеньки, услышал, как позади слуге отвесили такую пощечину, что он ударился головой о дверной косяк, а потом на пол со звоном упало что-то металлическое – видимо, «когти» из кулака. Алеку выбрался во двор, шмыгнул в переулок и побежал по лабиринту улиц, бросив ящик с самым вонючим секретом, который извергли из своих внутренностей мэтрэгунцы, живущие в этой части округа. Он бежал и искал ближайший вход на платформы, неустанно, невольно думая о том, что человек с головой коня был лучшим рассказчиком, какого случалось родить земле, а сам Алеку – всего-навсего кровоточащим пером, с помощью коего тварь строчила свое великое произведение, вырезая каждый знак в нежной плоти Альрауны.

* * *

Идя домой по платформам, Алеку осознал, какая мысль его терзала, наряду со всем (волшебным и извращенным), что произошло: писатель впервые в жизни напал на человека без намерения закончить с его помощью одну из своих историй. Мысль о том, что он мог убить золотаря в том переулке, еще преследовала Алеку, когда он спустился на свой чердак через люк. Он сказал себе, что если тот человек и впрямь умер, необходимо написать рассказ, и прямо в рабочем наряде, воняя дерьмом и потом, схватил мятые листы, несколько минут пытался выдавить из себя начало, однако не преуспел; сорвал с себя одежду, и лунный свет, проникавший на чердак сквозь открытый люк, покрыл его влажное от испарины тело бликами – в таком виде, с волосами, облепившими голову, Алеку стал похож на абортированный, но еще живой плод. Он вычеркивал, писал, вымарывал, рвал, швырял, нервно плевал на лист и размазывал мокроту по буквам, орал и проклинал человека с головой коня. Той ночью у него ничего не вышло, и, спустя несколько часов, когда он лежал на полу чердака и смотрел через люк на звездную процессию, вот что небесные светила ему показали:

Алеку Деляну родился по ту сторону Слез Тапала, в обычном рыбацком городке, где не было трех крепостных стен и паутины платформ, но весь он покоился на высоких сваях, вонзившихся в озерное дно. Рыбаки, как правило, ежедневно спускались к воде через свои подвалы, бросали на волны лодки и прыгали в них. Вечером снова поднимали суденышки, возвращались в дом тем же путем, через подвал, входили в круглые свои комнаты и начинали рассказывать. Рыбаки из Меера были отличными рассказчиками. И вот в один из таких вечеров отец Алеку, мудрый и уважаемый во всем городе рыбак, вывел его из дома и увлек на окраину Меера. До самого темного горизонта простиралось озеро, превращаясь в небо, но в каком именно месте заканчивалось одно и начиналось другое – тогда, в тот час, над водой, в городе Меере, где подвалы открывались к воде, никто не смог бы сказать. И стояли они так долго, пока перед глазами у малыша Алеку не затуманилось: он уже не понимал, какие звезды чему принадлежат, небу или воде. Он смотрел в воду, как в небо, и чувствовал, что стал ближе к рыбакам древнего города, которые испокон веков смотрели в озеро как в небеса и наоборот. Тогда отец рассказал ему о звездных городах, о жизни на этих ярких точках в вышине и в воде. Разум Алеку вспыхнул, загорелся, как небосвод, и он уже не понимал, человек ли он, небо, или озеро. Отцовские слова его так опьянили, его привел в такое замешательство образ бесконечности миров с бесконечными городами и бесконечными мальчиками, которые глядели на бесконечность миров с бесконечными мальчиками, которые глядели на бесконечность миров с бесконечными мальчиками, которые глядели на бесконечность миров – в общем, он так сильно захмелел от отцовского рассказа, что его пришлось нести на руках домой, укладывать в кровать на высоких ножках. Когда Алеку открыл глаза глубокой ночью, отец все еще был рядом, у постели, и он попросил сына заговорщическим тоном никому не говорить о том, что тот узнал, потому что никто ему не поверит, а ведь важно, чтобы рыбакам, как и рассказчикам, верили.

Днями и ночами глядел малыш Алеку в небо, сочиняя историю о жизни рыбаков в одном из этих небесных миров, и когда ему показалось, что ее уже можно кому-то поведать, он побежал к отцу, который как раз тянул невод в подвале, да и выложил все без остатка.

– Хм, – сказал мужчина, бросая невод на дощатый пол, – а как же конец? Чем все заканчивается?

И Алеку тотчас же понял, что его история не имеет концовки – а потом с неослабевающим волнением осознал, что даже не подумал о чем-то таком, ему и в голову не пришло, что всякому рассказу положен финал. Затем он несколько дней лез из кожи вон, напрягаясь всем существом, чтобы сочинить концовку – и вот она появилась. Алеку ворвался в подвал в тот час, когда, как ему было известно, отец должен был вернуться с озера с товарищами, и стал ждать. Ждать пришлось долго, и он