Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош Страница 5

Хайо потрогала его, потом лизнула палец. Соль.

Мансаку вдруг вскрикнул и помахал листком серо-голубой бумаги:

– Тут интересное письмо от Коусиро. Смотри.

11-е, Пятый месяц

Нии-сан, не ходи в Син-Кагурадза.

Меня проверял Волноходец. Вердикт: на мне нет проклятия. Неприятности происходят со мной постоянно, во мне столько невезения, что я не могу подвергать тебя опасности. Я могу случайно передать тебе ее через нашу эн, и чем она крепче, тем сильнее ты пострадаешь. Проверять я не рискну, мне не везет.

Было бы это проклятие – я бы мог обратиться в Онмёрё, к проклятологу, там бы помогли разобраться, кто меня проклял, я бы его нашел и наподдал.

Но меня никто не проклинал. Я просто невезучий.

Не ходи в Син-Кагурадза, пока я не скажу. Лучше пиши, если хочешь поговорить.

Письмо было датировано одиннадцатым числом. Послание для Хайо и Мансаку – тринадцатым. Сегодня – пятнадцатое. Получается, Дзун отсутствовал уже два дня.

– Ну, что скажешь? – Мансаку вывел Хайо из задумчивости.

Она покачала головой:

– Это не поможет найти Дзуна.

Однако неудачи – ее конек, так что она все же мысленно сделала себе пометку насчет «невезучести» Коусиро.

Над ней что-то блеснуло. Хайо задрала голову. В углу под потолком виднелся домашний алтарь-полка. Три ниши в обрамлении темных веточек сакаки. Каждому богу полагалась своя арка и плошка для подношений. В центре стояло круглое зеркальце – это оно бликовало. В каждой нише лежала записка с именем и обещанием божественной защиты, но Хайо снизу было не разглядеть.

Мансаку с тревогой посмотрел на полку и помахал:

– Мы не воры и не взломщики, честное слово.

Вокруг полки атмосфера была густой и настороженной – совсем не такая, как у сожженных при бомбежке и покинутых алтарей и святилищ в лесах Коура. Бомбы-богоубийцы испускали излучение, которое стирало священные имена богов из человеческой памяти и записей.

Перед самым окончанием войны Харборлейкс прошелся ковровыми бомбардировками по тем богам Укоку, которые не перебрались на Оногоро. Безмолвные, безымянные святилища – вот все, что знала Хайо.

Она почувствовала прикосновение – даже не касание, а как будто вибрацию натянутой тетивы под кончиком пальца.

– Мансаку, ты меня не поднимешь?

Ей совсем чуть-чуть не хватало роста, чтобы рассмотреть содержимое полки. Ворча, пошатываясь, Мансаку приподнял ее за талию. Между высохших листьев сакаки и пыли она углядела что-то белое, какой-то блестящий уголок торчал из левой ниши.

Хайо подцепила его пальцем и вытащила небольшую стопку стеллароидных рефлексографий, уронив их прямо на Мансаку, который опустил ее на пол с бесцеремонным воплем.

Он собрал изображения с пола, потом резко рассмеялся.

– Просто отлично, – произнес он. – Вот ведь лживая крыса!

С каждого снимка смотрело лицо Дзуна, покрытое расплывшимися кляксами проклятий.

Три

反運子

Есть два типа проклятий. Люди используют норои. Норои обращают человеческие разум и тело против самих себя. Боги и духи чаще используют татари. Татари обращают мир против людей, извращая их везение и разрывая сети эн.

НОЭ

Двадцать первый Адотворец

Когда Дзун появился в Коура, у него с собой была стеллароидная камера – самая ценная из всей его техники, поскольку эта модель стеллароида умела запечатлевать проклятия.

На снимках Дзуна они проявлялись жутковатыми переплетениями цветных полос. Лиловая в уголке правого глаза Хайо и зеленая – левого, эти полосы одновременно и были, и не были всплесками цвета, утекающего, как дым сквозь пальцы. Когда Хайо смотрела на эти цветовые пятна проклятий, у нее возникало неприятное ощущение, похожее на беззвучный звон в ушах.

Стеллароиды Дзуна чрезвычайно развлекли жителей деревни Коура, демонстрируя им мелкие мазки проклятий, сохранившиеся на семейных реликвиях, пороге заброшенного здания, старом камне у перекрестка – многие давно подозревали, что на них лежит проклятие, но не решались его трогать, чтобы выяснить наверняка.

На сделанных Дзуном стеллароидных снимках Хайо цветные полосы вились у ее губ и на кончиках ногтей. Проклятие адотворца покрывало ее кожу, глаза, зубы, было неотъемлемой ее частью.

Теперь они с Мансаку смотрели на стеллароиды, запечатлевшие Дзуна – проклятого. Тот же цвет горел в глазах Дзуна и стекал по его лицу водянистыми линиями. Он плакал, глядя в камеру, которая день за днем фиксировала его проклятие.

– Первое число Четвертого месяца, – прочла Хайо надпись в углу самого старого снимка, кладя его на пол. Дзун на нем был бледен, в глазах светилось проклятие. Она положила рядом самый свежий снимок. – Тринадцатое, Пятого месяца.

Та же дата, что в письме об отъезде Дзуна.

При последней съемке камера так дрожала, что лицо на снимке выглядело как взрыв, размытая вспышка проклятого цвета. Хайо и Мансаку молча разложили изображения по порядку, рассматривая, как Дзун день за днем запечатлевал прогресс.

– Это в целом объясняет, зачем Дзуну понадобился проклятолог, – мрачно заметил Мансаку. – Кстати, в письме Коусиро не было ни слова о проклятии брата.

– Может, Дзун-сан ему не сказал. – Хайо вспомнила, с какой бережностью тот всегда говорил о Коусиро. Вряд ли он хотел бы, чтобы брат думал, будто заразил Дзуна своей невезучестью, потому что именно этого Коусиро как раз и боялся.

Снова ощущение натянутой тетивы.

– Давай найдем Коусиро и спросим. Чтобы наверняка.

– Отличный план – только не сейчас, а завтра, – твердо сказал Мансаку, кладя руки на плечи сестры. – Коусиро подождет. Мы же не знаем, вдруг Дзун вернется ночью. Тогда мы призовем его проклятолога, этого бога, – пусть вздрючит нашего беглеца за то, что заставил нас волноваться. И все встанет на свои места. К тому же ты уверена, что доберешься до театра и не заснешь на ходу?

Хайо скривилась. Напряжение и новости разом навалились на нее, и благодарность за приют в незнакомом месте смешалась с внезапно подкравшейся усталостью. Мансаку сжал ее плечо:

– Здесь у тебя будет больше дел, чем в деревне. Может, отдохнешь, пока есть возможность?

Хайо неохотно сдалась.

– Ладно, Коусиро – завтра, – согласилась она. Мансаку расслабился.

Он собрал снимки Дзуна в конверт, а Хайо отправилась на кухню искать подношения для богов. Акт вежливости. Соль, рис, вода. Жители деревни Коура иногда оставляли те же продукты на пороге дома Хакай в смутные времена. Богов в деревне не было, но Хакай больше всего подходили в качестве альтернативы.

В кухне обнаружился отдельный алтарь для бога по имени Коудзин-сан, Хранитель очага. Хайо раскладывала подношения, когда из гостиной явился Мансаку с разными вазами и сосудами, чтобы почистить их и наполнить.

Когда все было поставлено обратно на алтарь в гостиной, Мансаку дважды поклонился.

– Что ты делаешь? – уставилась на него Хайо.

– Произвожу хорошее первое впечатление.

Разумно. Хайо подошла поближе, Мансаку выпрямился и хлопнул в ладоши:

– Благодарим Омононуши-но-Оками, Саё-но-ме и Безымянных Миросозидателей за сегодняшнее гостеприимство. Простите, что побеспокоили вас. Мы очень надеемся, что вы хорошо присматривали за Дзуном, с учетом его проклятия и всего остального, и искренне это ценим.

Они поклонились еще раз. Хайо задумалась, стоит ли ждать какого-то знака, что боги обратили на них внимание. Чтобы выжить, богам нужно было слышать, как люди произносят их священные имена. Каждый раз, когда человек так делал, он загадывал существование этого бога. Такое желание давало богам мусуи – чистую творческую энергию для сохранения телесной формы. Без нее боги развоплощались и вновь становились безликими, безымянными, забытыми силами природы.

Хайо отправилась спать наверх. Мансаку задержался, прижавшись лбом к рукам. Неудивительно, что он относился к богам благосклоннее. При рождении мать дала ему имя Кириюки – той самой водяной косы, связанной с его духом. Она пыталась внушить ему, что он в большей степени оружие, нежели человек, но после