Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль Страница 49

– И вот еще что, – прибавил Бальтазар. – Перед нашим уходом разреши мне отомстить за гибель брата и убить Голована.

– Хочешь верь мне, хочешь не верь, – ответил ему я, – но Голован не убивал Адада.

И это была сущая правда.

В кои-то веки Ситир Тра вступилась за меня. Она шагнула вперед и обратилась к Бальтазару:

– Мы же просили тебя не спрашивать о том, что произошло в недрах земли. А теперь держи данное слово и выполняй честно свою часть договора.

После этого мы вернулись к Подкове, чтобы переместить наш лагерь в более безопасное место. Пока остальные собирали еще остававшиеся там пожитки и снаряжение, я написал два письма: одно – моему отцу, а другое – Квинту Эргастеру, ветерану-легионеру, который разместил нас в своих владениях. Потом я вручил оба послания Куалу и сказал:

– Садись немедленно на коня Бальтазара и скачи, не жалея его. Можешь загнать его, если понадобится, но только не останавливайся нигде, пока не доедешь до виллы Эргастера. Дай ему мое письмо и ничего не бойся: он не станет тебя наказывать, потому что я прошу его помочь тебе и дать лошадей и провизию. Потом сразу отправляйся в Утику и мчись, как Меркурий! В порту заплати, сколько запросят, за проезд на rauda наместника, не торгуйся и приплати еще, чтобы судно отправилось в плавание незамедлительно. Подкупи всех и не жалей денег. Как только доберешься до Рима, вручи это письмо лично моему отцу вместе с этой корзинкой и не уходи, пока не получишь от него ответ. Ты меня понял? Тебе все ясно?

В корзинке лежала отрубленная голова одного из тектонов и лапа с длинными ужасными пальцами. Куал взял посылку и закивал, дрожа от волнения.

– Поспеши! Беги, скачи! Садись на корабль и в путь! И пусть любой ветер не кажется тебе достаточно сильным, а любой гребец – достаточно проворным!

Так я попрощался с Куалом, и он, вскочив на коня, умчался с корзиной во вьючном мешке.

– Твой отец здорово удивится, когда откроет корзину, – заметил Палузи. – Даже живые тектоны уродливы, а представь себе, что будет с этими останками через неделю: они сгниют от жары в пустыне и от соленой морской влаги.

Ситир не одобряла моего решения и заметила:

– Ты теряешь время. Отец может помочь только в делах отцовских, а тектоники ничего общего с ними не имеют, – заключила она.

Сервус, в свою очередь, не доверял Куалу:

– Этот паренек – настоящий пройдоха. Он не вернется.

– Вернется, – ответил ему я, – и гораздо быстрее, чем ты думаешь.

Сервус покачал головой:

– Он о тебе не слишком хорошего мнения, доминус, и ничем тебе не обязан. Так почему бы ему не прикарманить всю эту огромную сумму денег, которую ты дал ему, чтобы заплатить за проезд и подкупить кого следует, и не смыться?

– Ты ничего не понимаешь, – уверил его я. – Куал вернется не ради меня, а ради тебя. Ему хочется возвыситься в твоих глазах и доказать тебе, что он достоин твоей любви.

* * *

Мы очень быстро разобрали нашу Подкову, которая находилась слишком близко от Логовища Мантикоры. В тех местах бродило слишком много тектоников, не говоря уже об опасности, которую таила в себе нора под остатками моего паланкина, ведущая из их мира в наш. Мы устроили новый лагерь немного подальше под прикрытием небольшого холма, который заслонял нас от врагов и одновременно позволял нам наблюдать за приготовлениями тектоников. Они все еще продолжали носить камни к маленькой круглой стене, которая с каждым часом все больше щетинилась кольями, острыми, точно пики. Прежде чем окончательно покинуть Подкову, мы освободили Голована.

Да, Прозерпина, ты правильно все услышала: я его отпустил.

Мне пришлось воспользоваться всей своей властью над Палузи и его охотниками, которые страшно ругались и не соглашались на этот шаг. Если ты помнишь, Прозерпина, Голован убил двух их товарищей, и, пока мы спорили, стоит освобождать его или нет, один из пунийцев чуть не перерезал монстру глотку. Мне пришлось заслонить его своим телом, чтобы этому помешать. В тот момент Голован был похож на грязный мешок: он сидел со связанными за спиной руками, избитый и однорукий.

– Когда он вернется к своим, – пытался убедить меня Палузи, – он расскажет им, что нас всего восемь мужчин и одна женщина.

(Бальтазар совершенно справедливо не считал моих носильщиков мужчинами, Прозерпина, потому что они были рабами.)

– Именно этого я и хочу! – ответил я. – Голован видел, как один из нас в одиночку убил пятерых тектонов. И он расскажет об этом своим соплеменникам, которые не знают, что мы не все такие, как Ситир. Неужели ты не понимаешь? Они будут осторожнее, и это даст нам драгоценное время до того момента, пока мой отец не начнет действовать.

Но я ничего не мог добиться, они меня не слушали. В конце концов я понял, что пунийцы жаждали не доводов или объяснений, а мести. Ничего лучшего я придумать не смог, а потому одним рывком стащил с тектоника плотно облегавшие его штаны, упругие, точно змеиная кожа. У него не было члена, зато был задний проход. Я сказал Палузи:

– Он в твоем распоряжении, действуй!

Мое предложение показалось ему таким неожиданным, что немного усмирило его ярость.

– Ты хочешь убить его или причинить ему боль? – объяснил я ему свое предложение. – Что ранит его сильнее? Моментальная смерть или необходимость вернуться к соплеменникам обесславленным и униженным?

И они его изнасиловали. Сначала Палузи, а потом по очереди все четыре охотника, которые выжили после встреч с врагом.

Видела бы ты, Прозерпина, как он смотрел на меня, пока охотники трахали его один за другим. Да, он не сводил с меня своих круглых глаз, которые постепенно наполнялись ненавистью, как мешки на мельнице – мукой. Это было отвратительно, низко и гнусно, не буду с этим спорить. Но стратегия руководствуется не этикой, а поставленными целями. К тому же лучшего обращения Голован не заслуживал.

Когда мы развязали его и показали жестами, что он может отправляться восвояси, тектон сначала не верил, что мы даруем ему жизнь и свободу, а потом пошел в сторону Логовища Мантикоры. Его раны причиняли ему такую боль, что Голован шагал медленно и сильно хромал. По внутренней стороне его бедер текли ручейки синей крови. Сделав несколько шагов, он остановился, обернулся, поднял левую руку вверх и, указав на меня своей культей, бинты на которой были испачканы запекшейся кровью, произнес нечто похожее на мое имя, как той ночью