Потомок седьмой богини - Алессандра де Амальфи Страница 47

– Эта часть семьи не вызывает в вас теплых чувств, – произнес я то, что Фабиан совсем не прятал за словами, пусть и звучали они иначе. – Зачем же тогда вы продолжили дело отца?

– Не люблю нарушать клятвы. Призрак отца наверняка преследовал бы меня до самой смерти, узнай он, что я бросил завоевание, которому он положил начало, наслушавшись мечтательных рассуждений деда. В общем-то, это все, что связывало меня с предыдущим обладателем солианского трона.

– Клятвы… – многозначительно вздохнул я, устремляя взгляд вдаль.

– Иветт я их не давал. Лишь описывал размытые перспективы нашего союза.

Я покрутил бокал в руке, направив его на солнечный свет, волной ворвавшийся в комнату. Последние минуты небесное светило пряталось за облаками, будто робко подслушивая наш разговор.

– Странным вы, Фабиан, были ребенком. Любой другой не упустил бы мысль о безусловном превосходстве над другими. Запер бы ее в сердце и пронес через всю жизнь.

– Пока одни листали Семиглавие, я брал у стражи деньги и покупал у бродяжек листовки, рассказывающие о похождениях чародея, что не чурался грязной работы. Вместо того чтобы рассказывать миру о себе, он позволял всем желающим взглянуть и узнать, на что он способен.

Я опустил пустой бокал на стол и наклонился вперед, устраивая подбородок на ладонях. О том, что о нас пишут желающие подзаработать, говорили часто, но мы не обращали на это особого внимания. То, что мы не желали открывать публике, в записки сумасшедших просочиться не могло.

– Надеюсь, к историям прилагались картинки?

– И весьма искусные! – заверил король. Предавшись воспоминаниям, он описал любимые из историй, но я, к несчастью, вспомнил лишь некоторые из них: они не отличались от большинства ни размахом, ни размером оплаты, но были заметно драматизированы тем, кто решил разместить их на бумаге. – Вот только… не сочтите за грубость, но мужчина, изображенный на тех листовках, был жутким. Одним из рисунков я даже пугал сестру, когда она не желала слушаться, и работало это безотказно. Сейчас вы выглядите куда более… приятным.

– Молодым, хрупким, аккуратным. Да, список можно продолжать бесконечно.

– Рад, что мой детский восторг перед вашими делами перевесил непринятие вашей прежней внешности.

Левый глаз отозвался тупой болью от давно несуществующей травмы, и я сделал вид, что вновь устало тру глаза. Раньше мне бы польстил рассказ Фабиана; я бы посчитал, что поступал верно, раз дети, которые не чувствовали единения с себе подобными, находили утешение в рассказах о моей жизни. Но я больше не был опьянен вечным балансированием на острие, пусть и продолжал порой переступать границы общепринятых норм морали, вырастающих на пути, как надоедливые сорняки. Быть мной следовало лишь мне: и потому, что на это едва ли способен кто-то другой, и потому, что я не желал никому такой судьбы.

– Постойте, – вдруг очнулся я. – Пугали сестру?

– Вас это все же оскорбило?

Губы Фабиана искривились в улыбке – в ней было нечто странное, но разгадать природу несоответствия изгиба губ и взгляда у меня не вышло.

– Нет, дело не в этом, – раздраженно отмахнулся я, и лицо короля расслабилось. – У вас есть сестра?

– Вам об этом неизвестно? Я младший из детей.

– И в каких же комнатах подземелья вы прячете остальных?

– Обычно это называют гробницей.

Я замечал, что начинаю испытывать к Фабиану симпатию, и это, несомненно, тревожило, но в тот миг я не ощутил ни укола стыда, ни тяги сочувствия. Напротив, во мне мелькнуло нечто, похожее на то, что произошло во время разговора со стражником на стене – я нащупал нить, способную привести к чему-то действительно важному.

Фабиан заметно помрачнел. Не дожидаясь, пока я начну расспрашивать, он встал со стула, подошел к окну и, стоя ко мне спиной, заговорил – быстро, будто боялся передумать.

– Нас было семеро, два брата и пять сестер. Вернее, я застал лишь сестер – мальчик-первенец не прожил и месяца. Мать, как и все, была одержима числом семь. И, как вы понимаете, когда лекарь заявил о том, что смертельная болезнь, почему-то не убившая ее, передается детям, она решила, что нужно лишь родить семерых, умаслив богов, и тогда несчастья, свалившиеся на нашу семью, закончатся. Я бы не назвал матушку глупой, но это было…

– Неразумно?

– Вроде того. Выражением отчаяния. Желая спасти одних детей и веря в помощь свыше, она попросту не думала, что обрекает на страдания еще больше невинных душ.

Медленно, не желая прерывать короля, я залез в каждый карман сюртука – и обнаружил, что они совершенно пусты. Чтобы отвлечь внимание от характерного шума, я принялся наполнять бокал, то и дело прикасаясь к нему горлышком бутылки, отчего звон дрожащими волнами разбегался по комнате. И хотя это ничуть не вязалось с моим отношением к вину, Фабиан не повернулся на звук.

– И когда вы потеряли их?

– К десяти годам никого не осталось. Следом я и сам едва не скончался, но мать сумела вырвать меня из рук смерти. Разумеется, по ее мнению, благодаря молитвам.

Прятаться от смерти не было нужды – Фабиан и сам был ее вместилищем, ее олицетворением. Вероятно, старшие дети погибли именно потому, что не были достаточно сильны, чтобы исполнять эту роль. Но почему тогда никто не говорил о способностях его матери?

Рука скользнула в портал, созданный под столом, и я наощупь определил нужный бутылек – привычка помечать снадобья выступами на стекле не раз спасала мне жизнь. Разлом быстро стянулся, и я дернул коленом, чтобы удариться о стол и заставить все столовые приборы вздрогнуть – так треск потонул в ворохе прочих звуков. Фабиан глубоко вздохнул, поправляя седые пряди, и принялся двумя пальцами поглаживать подбородок. Убедившись, что он устремил внимание куда-то вдаль, на просторы его земель, я вытащил руку из-под стола, откупорил бутылек и расположил его ровно над бокалом солианского короля.

За дверью раздался шум, и Фабиан мгновенно среагировал.

– Вы в порядке?

Пытаясь как можно скорее спрятать снадобье, я зацепил свой бокал, и теперь содержимое обоих красовалось на моем животе и брюках, мгновенно потемневших в области паха.

– Мелочи, – проворчал я, стряхивая крупные капли с кожи.

Звук приближался, словно с бешеной скоростью летел к нам по коридорам, и вскоре наполнился переливами голосов. Их обладатели явно не обрадовались неожиданной встрече. На лице Фабиана не было тревоги, но он сложил руки на груди и направил нетерпеливый взгляд на дверь, недовольный и, как мне казалось, несколько смущенный после откровенного разговора.

Невнятные крики, тяжелый удар о стену, скрип петель. Дверь