Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке - Иван Владимирович Ельчанинов Страница 41

–Прости меня, родная, – выдавил он из себя, хоть было очень сложно.

–Как сможешь, навести меня, пожалуйста, – прошептала она и чмокнула в щёку.

Она понимала всё, всё понимала, но понимание не отменит её боли от его объяснений. Понимала и то, что не навестит, такие люди по гостям не ходят.

–Как нарисую душу, не подавай вида, что знакома со мной, пройди мимо и дотронься до полотна.

–Спасибо тебе, – ответила она, взглянув в последний раз в его глаза.

–Тебе спасибо…

И всё. Они простились навсегда.

Эмоции рвали душу от того, что больше не увидит сестру. Когда стирал память, было легче, чем сейчас, когда глаза в глаза.

Стоило встать на колени, как эмоции усилили своё влияние, а взгляды людей, почуяв это, обратились к художнику и к полотну. Святая вода коснулась кисти, и кисть задышала новым, незнакомым доселе мастерством, а на небе, немедля, объявились кипельно-белые тучи. Больше похожи на облака, но это были тучи.

Люди посчитали, что художник будет рисовать храм и поспешили взглянуть, как работает мастер, но стали свидетелями того, чего не приходилось видеть раньше, чего объяснить не по силам их слову, как бы не работали логика и мировосприятие.

Глядеть на готовый портрет души это одно, но наблюдать за созданием шедевра – другое чувство. Не похоже оно ни на восторг, ни на счастье. Художник прикладывает кисть, а на этом месте уже что-то светится, ни на свет луны, ни на лучи солнца не похожее.

Свет души имеет свой собственный цвет. Не гипнотизирует, не очаровывает он, а если собравшиеся думают иначе, то они ошибаются.

Художник разрушил для них миф о сиянии и свете. Не так они всё представляли, не так.

Душа храма сияла тысячью цветов уже на первых секундах её сотворения, и чем дальше шествовал мастер, тем цветов становилось больше. На этот раз он открывал глаза, чтобы подглядывать за тем, что происходит на полотне, но тут же их прищуривал, не выдерживая яркости.

Периодически слышал позади восторженные вопли и шёпот со словами: «Это тот самый художник…». Старался не обращать внимания, чтобы не отвлекаться. «Для них ещё будет время.», – думал он и продолжал свой шедевр.

А белые тучи всё пребывали и пребывали, заставляя обращать на себя часть внимания. Никому не было страшно, никто не видел в них плохого. Скорее, наоборот, в них больше блага, чем желания напугать и причинить людям боль.

Когда закончил, душа храма была похожа на перевёрнутое сердце, чем-то напоминала один из его куполов и светилась всеми своими цветами, наслаждая людей переливами. Художнику чудилось, что душа храма, словно умоляла дотронуться до неё, а, значит, его умысел сработал.

На душе стало легко – и это лишь укрепило ценность шедевра. «Не зря жил, раз создал такое…».

Художник поднялся с колен, и с неба обрушился тёплый, серебряный дождь. Капли были крупными, но не били больно по лицу. Люди тянули к ним ладони, и капли не разочаровывали, разбивались о них, оставляя частицы серебра на теле и одежде.

Дождь шёл минуту, но оставил после себя серебряные лужи во всех ямках, что жили на холме и серебряную росу на каждой травинке. Серебро мгновенно застывало, и вряд ли, кто осмелится его украсть.

Не замечая восхищённых взглядов, что незаметно успели стать для него привычными, художник повернулся лицом ко всем собравшимся. Никто не ждал, что к ним обратится художник, но сегодня ему было, что сказать.

–Вы не запомните моего лица, – начал он, обращаясь ко всем, – и мне нет смысла оправдываться за это! Когда-нибудь вы забудете и этот день, но, прошу вас, примите сегодня от меня этот дар! Полотно исцелит каждого из вас! Дотроньтесь до него и почувствуйте чудо…

–Спасибо тебе, художник, – закричал кто-то из толпы, и толпа встретила это счастливым гулом, и вскинула ладони вверх, навечно поддержав художника, что бы он не сотворил в будущем.

Было приятно, даже очень, и давление ответственности иссякало на глазах. Творение должно пробуждать человечное и делиться этим со всеми поколениями. Пусть и впервые, но это получилось.

Сестра подошла первой, пройдя мимо безрукого брата, словно и не знает его вовсе. Приложила ладонь, прикрыв свои глаза, подержала её лишь секунду, почувствовала что-то и ушла в сторону храма, ни разу не оглянувшись. Таково было её прощание с художником. Это похоже на смирение, но даже, если это так, надежда в таком смирении не умирает.

Люди потянулись к полотну, не толкая друг друга, не затаптывая, боясь показать себя животными в глазах мастера, а художник, не спеша, уходил в сторону машины.

По дороге столкнулся с настоятелем монастыря, кивнул ему головой, не обнажая слова, но тот остановил его лёгким жестом. Художник не услышал «спасибо», но услышал: «Храни тебя Бог!». Для Арлстау «Спасибо» это всего лишь слово и не всегда настоящее, а то, что произнёс священник это не просто пожелание. Для художника это подобно благословению на путь дальнейший.

Камень, что давно поселился на плечах художника, пал жертвой благого дела. Сутулая спина начала выпрямляться, а лёгкие дышали чистотой. «Вот оно очищение! Вот в чём моя суть!», – думал он, но, как же ошибался…

Чем тяжелее ноша, тем сильнее болит спина, не давая раскрыться её невидимым крыльям. Потенциал, что заложен в каждом человеке, не всегда находит себе место и не во всех местах пользуется спросом, потому что не каждый способен сбросить камень с плеч. Это не так просто, как кажется. В сопротивление вступают трусость, неуверенность, лень, откладывание важного на завтрашний день и всё подобное им. Это те пороки, которые люди списали на обстоятельства, так как они не несут вреда другим, а приносят вред лишь их носителю. Вредить себе – это тоже порок, ведь ты такой же человек, как и все…

Они уже были далеко от храма, но мысли о содеянном порхали рядом – согревали, очищали, освещали дорогу на пару веков. До города, где небо под ногами, полтора дня пути, если не останавливаться и не сбавлять привычную скорость, но художник пока что спешить не хотел.

–А ты бы дотронулся до полотна, если бы я не сказал тебе сесть в машину? – спросил он Иллиана.

–Нет, – ответил честно тот.

–Почему?

–Если исцелю душу, то перестану быть собой. Мне нужна моя боль, мне необходимо моё горе…

«Не подумал об этом!», – сделал себе замечание художник, но, однако, не стал в голове развивать эту мысль.

–Ты не подумай