Миазмы. Трактат о сопротивлении материалов - Флавиус Арделян Страница 40

ее у окна. Почти добрался, и в тот же миг на них посыпались угли с потолка. Оба закричали, но горячий воздух обжег горло, и они потеряли голос навсегда. Сарбану удалось подползти к Марисе. Он увидел, как она обгорела. Ее кожа вздулась, на ней лопались волдыри. Они оба плакали без слез, слезы тотчас же превращались в пар, в ничто. Священник из последних сил выбрался из-под горящей балки и поволок за собой Марису. Добравшись до окна, собрал последние крупицы сил и вытолкал ее за подоконник, позволил упасть в кусты, растущие внизу, молясь, чтобы эти кусты не горели. Сарбан рухнул на спину и почувствовал, что его жизнь завершается. Он боролся, тщетно пытаясь ее продлить, а потом в голову пришла яростная мысль: зачем? Веки склеились, потом оторвались друг от друга. С того места, где он лежал, было видно платформу, а на платформе – тени в ярком небе. Изжелта-бледный парнишка, испачканный в крови, с лицом, которое выглядело так, словно кожу на нем натянули чересчур туго, в серой одежде ученика платформ, смотрел то на Сарбана, то на Марису в саду. Священник взмолился сожженным голосом:

– Спаси ее… прошу… спаси…

Парнишка как будто хотел улыбнуться, но получилась у него лишь кривая, скользкая гримаса, и Сарбану в его последние мгновения показалось, что губы ученика не смыкаются на зубах, а внутри его головы царит оскверненная пустота. Вслед за этим священнику померещилось, что вокруг незнакомца на платформе собираются люди; но нет, это были не люди, понял Сарбан, а крысы – крысолюды. И вот так Сарбан умер, а с ним и Барсан, и больше сказать нечего.

Случилось это в одиннадцатый день месяца кузнеца пятьсот семьдесят четвертого года эпохи Третьего града.

(Страница переворачивается, а с ней и Великая Лярва.)

Альбедо

Когда крысолюды из Альрауны спят, им снится писатель из Инфими Алеку Деляну, которому снятся они.

Так вышло, что Алеку шел по платформам в то утро, когда обгорелого обнаружили на ступенях церкви и унесли в дом Крума. Писатель только что вернулся из продолжительного похода по Инфими, во время которого собирал экскременты: стучал в ворота и опорожнял ночные горшки в наспинный ящик, выгребал из конюшен навоз для селитры. Ему не спалось, и он решил побродить по платформам над Альрауной, дошел в конце концов до Прими, оказался недалеко от леса и церкви. Там-то сочинитель и увидел обгорелого в снегу, а потом понаблюдал за силуэтами, которые склонились над черной кучей, пятном гари на белом фоне; в нескольких шагах от них стоял перепуганный мальчик. Сверху Алеку обычно видел город целиком – все, что было за пределами Прими, за границами Медии и даже, если приглядеться, за стенами Инфими. Но в тот момент вокруг царила непроглядная тьма, еще не забрезжил рассвет над холмами и далекими лесами, за которыми притаились другие города. Алеку спросил себя, во скольких городах Ступни Тапала уже рассвело, его беспокойный разум ухватился за эти мысли, стал их крутить-вертеть, и он вопреки собственной воле задался вопросом, узрит ли Альрауна свет зари. Прищурившись, Алеку попытался отыскать взглядом чердак в Инфими, где спал по ночам, но тщетно. Когда он опять посмотрел на ступени храма, мужчины ушли и унесли с собой обгорелого.

Алеку направился к ближайшей лестнице, по которой можно было с платформ попасть в Прими. Спускаясь во двор часовщика мимо открытых окон хозяина, услышал его храп, такой же выверенный, как и механизмы, над которыми мастер ежедневно трудился. Смирный пес обнюхал его во дворе, а кошка взглянула с подоконника так, словно узрела сообщника. Алеку перемахнул через забор и повернул к церковному двору. Проходя мимо аптеки Аламбика, застыл как вкопанный – у Алеку был необычайно острый нюх, в некотором смысле его писательский инструмент. Попятившись, встал на колени у стены лавки апофикара, втянул носом воздух и нахмурился. У самого основания покопался в неглубоком снегу, вдохнул аромат земли. Улыбнулся. Встал и пошел дальше, осторожно приближаясь к кратеру, оставленному телом обгорелого, которого приходской священник и лекарь куда-то утащили. Алеку не знал, куда и почему, но что-то заподозрил; поднял глаза, разглядывая дом Крума – и да, вон там, в потайном окошке наверху, за шторой промелькнул огонек. Писатель сел на место, оставшееся пустым и теплым после незнакомца, и принялся смотреть на огонек так пристально, что через некоторое время тот заплясал перед его глазами, и Алеку понял: пора домой.

Он вернулся во двор часовщика, чинно приветствовал пса и кошку, и в тени, что темнее всех прочих, ему показалось, что звери ответили столь же чинным приветствием. Поднялся по лестнице и поспешил к Инфими, идя над спящими домами Прими и Медии, где, надо же, ни одна живая душа не знала, что этой бесконечной ночью в городе все изменилось, не только для потомков мэтрэгуны, но и для отважных и предприимчивых жителей района Медии – возможно, а почему бы и нет? А еще для жителей Инфими, живущих в тени и на краю.

Платформа проходила прямо над чердаком, где Алеку обустроил себе логово несколько лет назад. Он не дошел до конца, до ступеней, знакомых до последней трещинки и ведущих в смрадный двор, окруженный со всех сторон высокими стенами домов, занятых поденщиками. Открыл люк в крыше и спустился на чердак, набитый изъеденными сыростью книгами, мешками с картофелем и старой мебелью под пожелтевшими от времени простынями. Осторожно зажег масляную лампу и стал ждать своего самого дорогого друга. Слушал, затаив дыхание. Когда раздался тихий звук шажочков по ветхим доскам, Алеку улыбнулся. Из-под лежащего на полу тюфяка выбрался таракан – крупный, размером с монету в пятьдесят «клыков» – с длинными и беспокойными усиками, которые шевелились приветливо и бдительно.

– Как дела, приятель? – спросил Алеку и легонечко провел пальцами по хитиновой спине таракана.

Тот дважды стукнул его усиками по большому пальцу, и рассказчик все понял. Откинулся назад и, растянувшись на плесневеющем тюфяке, уставился на звезды через открытый люк в крыше, напрасно ожидая утра, заснув от этого ожидания – и во сне ему впервые явился человек с головой коня.

Одетый в длинные черные одежды, словно монах из ордена, проповедующего конец света, человек с головой коня возник в тот момент смутного бодрствования, когда небеса в люке уже озарились светом, но тьма все еще покрывала мебель, ящики и мешки, коими полнилась мансарда. Воздух был вязким от парящей пыли, и Алеку, чьи веки отяжелели от