Империя проклятых - Джей Кристофф Страница 36

Маленькая девочка у меня на руках наконец успокоилась, и, уложив ее на одеяло у костра, я оглядел комнату. Дети были бледными и испуганными, окровавленными, плачущими и оцепеневшими. Я уже видел эту картину раньше: сотни городов, тысячи жизней, и все это уничтожили алчущие крови холоднокровки.

– Но, знаешь, вампир, когда я был мальчишкой, я накрепко выучил одно: когда твой мир катится в бездну, нужен лишь тот, кто говорит уверенно. Так, будто знает, что делать.

– А теперь всем спать, – уверенно произнес я, положив руку на меч. – Нежить ваш сон не потревожит. Все песни однажды умолкают, малыши. Все города рушатся. Но то же самое произойдет и с тьмой. Она закончится. А я присмотрю за вами, пока не забрезжит рассвет.

Дети примолкли, утихли последние рыдания. И, схватив свою бутылку и одарив Диор легкой улыбкой, я в одиночестве вышел в холодную ночь.

X. Ненависть к тебе

Я взобрался на холм, к подножию которого прижалась наша лачуга, глубоко вдыхая благословенно свежий воздух. Вокруг было холодно и темно, небеса над головой и безмолвная пустота. Но каким бы темным ни стал мир, меня согревала целая доза санктуса, потому сама ночь казалась живой.

Из зимних глубин доносилась завывающая песня ветра. Спешили по своим делам ночные существа, не обращая внимания на печали каких-то там людей. Обещание спокойного сна. В детстве ночь казалась мне временем, когда нужно бояться; местом, где обитали чудовища. Но, несмотря на весь свой ужас, на всю таинственность, ночь иногда может быть лучезарной, вампир. Ночь может быть…

– Прекрасной, – пробормотал Жан-Франсуа.

Последний угодник-среброносец оторвал глаза от химического шара, и его взгляд упал на последнюю иллюстрацию историка – изображение Габриэля, стоящего на страже в темноте. Когда вампир поднял на него свои шоколадно-карие глаза, в которых можно было утонуть, Габриэль медленно кивнул.

– Иногда, – согласился он. – Иногда она может быть прекрасной.

Губы Жан-Франсуа скривились, когда угодник сделал еще один глоток вина.

– Но тогда я не осознавал всей этой красоты. Когда я остался один и наконец перевел дух, перед глазами вспыхнули воспоминания о последних объятиях Батиста, о прощании с Аароном. Я вытащил пробку из бутылки, желая только одного – напиться до онемения. Еще одна потеря. Еще одна утрата.

И, вглядываясь в темноту, я вдруг осознал, что она смотрит на меня в ответ.

Сердце у меня сжалось при виде бледной, как призрак, фигуры, стоящей среди деревьев. Она была одета только в ветер, возле ее бескровных губ темнела прекрасная родинка, а глаза казались глубокими, как во сне. Волосы – как сама ночь, бархатно-черные, и когда ее тень потянулась ко мне через стену смерти, я увидел желание во взгляде, а в воздухе повис запах серебристого ландыша и крови, как в ту ночь, когда он постучал в нашу дверь.

«Мой Лев», – прошептала она.

Как бы мне этого ни хотелось, я знал: это не моя жена, а лишь греза жаждущего безумца. И хоть я понимал, что вижу призрак, вид моей Астрид все равно наполнял мои глаза слезами, а сердце тоской по дому, в который я никогда не смогу вернуться.

Дому, который Фабьен Восс отнял у меня.

«Я скучаю по тебе…»

Теперь она стояла у меня за спиной – темный ангел, сжимающий меня в объятиях. В памяти возникли наши страстные ночи, а мысли о ее крови, горячей и обжигающей мне горло, наполнили меня ужасным, удивительным желанием. Я снял перчатки, и в деснах шевельнулись клыки, когда я прижался губами к ее запястью, а пронизывающий холодный ветер развевал вокруг нас ее длинные черные волосы.

«Мы скучаем по тебе…»

И тогда во мраке я увидел ее, и сердце мое упало, а на глаза навернулись слезы. Знакомая фигура, стройная ивушка, такая юная, Боже, слишком юная. Она была одета в черное, как вороньи перья, а бледной кожей напоминала смерть. Волосы мамины, а глаза… на меня из темноты смотрели мои глаза.

– Пейшенс, – выдохнул я.

«Папа́…»

Она протянула ко мне руку, моя прекрасная малышка, приглашая присоединиться к ней в тени. Я задрожал от боли, осознав, как легко я мог бы снова оказаться с ними: мир в душе был на расстоянии одного взмаха ножа. Но у меня остались дела, которые я должен завершить. Месть, вкус которой я только начал ощущать. И еще одна девушка, которая нуждалась во мне почти так же сильно, как я нуждался в ней.

– Подождите еще немного, любимые, – взмолился я.

– Габриэль?

Я тяжело вздохнул, вытирая глаза.

– Я здесь, наверху, Лаклан.

Я услышал стук серебряных каблуков по насту, прогнавший все мечты о семье, когда Лаклан а Крэг поднимался ко мне по замерзшему склону холма. Приподняв в знак приветствия воображаемую треуголку, мой бывший ученик сунул руку без перчатки под мышку, чтобы согреться, и от него повеяло морозом. Меч Диор все еще висел у него в ножнах на поясе, и, несмотря на связывавшее нас прошлое, я почувствовал отблеск угрозы, исходящий от семиконечной звезды у него на груди.

– Порядок?

– Никаких признаков Дивоков, – тихо ответил он. – Если ты об этом.

– Спасибо, брат. – Я кивнул. – За то, что был начеку.

Лаклан пожал плечами.

– Твоя спина. Мой клинок.

– Тебе нужно немного поспать.

Он шагнул ко мне, и гнев, который он так долго сдерживал, сверкнул в остром взгляде зеленых глаз.

– Думаю, лучше нам с тобой сначала поговорить. Как угоднику с угодником.

– Я больше не состою в Ордене, Лаки.

– Знаю. Я был там, когда тебя вышвырнули, помнишь? – Он заглянул мне в глаза. – Изгнали тебя из ордена или нет, я все равно уважаю тебя, Габриэль. Ты знаешь, что уважаю. Но мне хотелось бы думать, что и я заслужил то же самое за те годы, что мы провели вместе. По крайней мере, заслужил услышать правду.

– Правду о чем?

– О девушке, с которой ты едешь. И кто она, черт возьми, такая.

– Ну, для начала, это он.

– Не ври мне, умоляю. Ты ж не дурака выучил, Габи. Она кровоточит.

– После той стычки с Дивоком, конечно, он…

– Нет, – перебил его Лаклан. – Она кровоточит.

– Черт.

Я потер лоб и устало вздохнул. Я выпил почти целую бутылку водки и сбежал из лачуги, чтобы избежать этого запаха, но все же…

– Я надеялся, ты не заметишь.

– Как я мог не заметить? – возмутился Лаклан. – Я никогда ничего такого не чувствовал. Это правда,