Повелитель огня - Алексис Опсокополос Страница 25

Невысокий, юркий, довольно возрастной слуга тут же подбежал ко мне и с крайне подобострастным выражением лица произнёс:

— Изволь пройти со мной, господин!

Я изволил и в сопровождении слуги проследовал в подготовленные для меня покои, где сразу же упал на кровать. Вроде ещё держался, но как увидел мягкую перину, так тут же навалилась вся собранная за день усталость.

Проснулся я от настойчивого стука в дверь.

— Да входите вы уже! — крикнул я. — Хватит стучать!

Дверь приотворилась, и в проёме показалась улыбающаяся физиономия Смыка.

— Доброго утра, господин! — проворковал слуга. — Разреши внести сундуки с твоими вещами?

— Ну вноси, раз уже разбудил, — ответил я.

Тут же дверь отворилась настежь, и в комнату внесли сундуки. Оказалось, слуги с ними уже стояли возле моих покоев. И я, лёжа в постели, смотрел, как это всё вносят и расставляют.

— Через час князь ждёт тебя в трапезной, господин! — объявил мне, когда всё было расставлено, Смык. — Пригнать Млашку, чтобы одежду подготовила?

— Пригони, — ответил я.

Смык тут же убежал, а с ним и остальные слуги, и я решил, пока не пришла некая Млашка, немного привести себя в порядок, благо приспособление для умывания находилось прямо в покоях — в дальнем углу за неким подобием ширмы стояла лохань, над которой на верёвках был подвешен умывальник. Я подошёл туда, сбросил рубаху и хорошенько умылся.

Очень не хватало зубной щётки и пасты, но я уже научился пользоваться местными их заменителями. Народ здесь чистил зубы или смесью сухих размолотых трав, смешанных с какой-то добавкой, придающей этой смеси густоту, или толчёным древесным углём. Второй вариант требовал более тщательного ополаскивания рта, поэтому использовался в основном на ночь.

Слуги предусмотрительно оставили возле умывальника коробочку со средством из трав и несколько небольших тряпочек, которыми нужно было его втирать в зубы. И я принялся за чистку. За этим занятием меня и застала Млашка. Как она вошла в покои, я даже и не заметил — увлёкся. Зато когда у меня чуть ли не над ухом прозвучало: «Доброго утра, господин!», я чуть зубную тряпочку не проглотил.

— Млава я, — представилась служанка. — Меня Смык прислал. Полить тебе на шею, господин?

— Нет, спасибо, — ответил я. — Посмотри лучше в сундуках мои вещи, выбери что-нибудь, в чём можно к князю идти, да подготовь.

— Слушаюсь, господин! — ответила Млава и отправилась выполнять поручение.

На вид служанка казалась совсем молоденькой — лет семнадцать-восемнадцать, не больше. Довольно миленькая, улыбчивая и, судя по всему, трудолюбивая, но при этом она, в отличие от Смыка, не перегибала с демонстрацией готовности услужить.

Я закончил гигиенические процедуры, обтёрся полотенцем и покинул угол с умывальником. Грязную рубаху надевать не стал, решив, что голым мужским торсом служанку не смутить. Присел на кровать и принялся ждать, когда Млава подготовит мой гардероб к выходу на завтрак с князем Любомиром.

Девушка управилась довольно быстро, спросила, не надо ли чего ещё, и, получив ответ, что не надо, быстро убежала. Я же надел отглаженные рубаху, порты и кафтан, и принялся ждать, когда за мной придут, чтобы отвести к князю. Ждал где-то полчаса, после чего прибежал Смык и предложил пойти с ним.

Трапезная зала Крепинского князя впечатлила меня своими размерами и убранством. У отца была меньше, хоть и ненамного. И однозначно не такая роскошная. Вообще, у меня дома, во дворце Велиградского князя всё было величественным, но каким-то спартанским, без излишеств. А здесь, в Крепинске, во многом чувствовалась великолепие и роскошь.

И не факт, что Любомир Чеславович был богаче отца — возможно, просто любил пустить пыль в глаза. Та же трапезная зала была украшена так, что глаза разбегались. Позолота была на всём, что только можно было позолотить, и гобелены на стенах висели очень дорогие, хорошего качества. Камин так вообще можно было назвать произведением искусства. Как и стоящие на нём вазы.

Князь уже был за столом — восседал во главе. По правую руку от него сидел сын — на вид моего возраста или максимум на пару лет старше. По левую — дочери. Одна совсем маленькая — лет пяти, второй можно было дать шестнадцать-семнадцать. Никто ничего не ел, ждали меня. И мне сразу же стало неудобно от того, что я пришёл последним. И хоть моей вины в том не было — пришёл тогда, когда привели, но всё равно было как-то неловко.

— Здрав будь, Любомир Чеславович! — произнёс я, подходя к столу, ломившемуся от различных яств. — Здравы будьте, княжич и княжны!

Возможно, сказать надо было что-то другое, или приятного аппетита пожелать, но вроде и так прокатило — никого мои слова не удивили и не смутили.

— И ты здрав будь, Владимир! — сказал князь. — Проходи, садись за стол!

Единственное место, которое было сервировано, находилось возле княжича. Значит, мне нужно было садиться туда. Что я тут же и сделал.

— Познакомься с моей семьёй, Владимир! — произнёс Любомир, едва я устроился на лавке. — Сын мой — Лютого́ст! Дочери: старшенькая — Я́сна и младшенькая — Зва́нушка.

Я улыбнулся каждому из отпрысков князя, сказал, что очень рад их всех видеть, после чего Любомир предложил начать трапезу.

Мой нынешний отец — Борислав Владимирович тоже предпочитал завтракать в кругу семьи. Обедал и ужинал уже с кучей народа — приближённые, дружинники и прочий люд. Но за завтраком были только мать, сестра и я. Один раз — дядя. Видимо, это традиция такая у местных князей, и Любомир от неё не отходил.

Вообще, Крепинский князь производил исключительно приятное впечатление. Либо это был очень хороший человек, либо какого-то невероятного, просто космического уровня лицемер. Впрочем, зачем гадать, если можно проверить? Мой уникальный навык позволял мне это сделать, надо только улучить подходящий момент.

Если мы в основном молча, изредка князь меня о чём-либо спрашивал, я отвечал. Княжьи дети за весь завтрак вообще не проронили ни слова, а я их потихоньку разглядывал. Лютогост меня особо не впечатлил. Он был не особо похож на отца и казался немного женственным. Возможно, дело было в тонких чертах его лица и хрупком телосложении. И ещё княжич производил впечатление неприветливого человека. На меня Лютогост взглянул всего один раз, когда отец его представлял, а потом вёл