Олений завет - Анастасия Смышляева Страница 19

Василий пытался вызвать в памяти хотя бы пару молитвенных строчек, но даже столько он не вспомнил. Отчаяние плотной пеленой накрывало сердце и разум. Вонь и сырость сковывали дыхание и опускались комком по пересохшей глотке. Бессилие заставляло пальцы рук дрожать, а ноги липнуть к земле каменным грузом. Черные бесчувственные блюдца мелькали напротив.

– Не ждут тебя дома. Ленка твоя ненависть лютую за душой носит. Так и ссохнется в доме одна. Игорек так и не вернется в отчий дом, ему там и без вас хорошо. Жалко, конечно, паренек ничего такой… Но за него Владычица вступится. Уговор есть уговор… А тебя и так обида сжирает. Сильная обида. Ух! Даже мне душно стало. – Существо демонстративно отмахнулось.

– Заткнись!

– Ничегошеньки у тебя для меня нет: ни молодости, ни любви, ни счастья… Вы, люди, такие глупые. До того заигрались в богов, что хуже упырей стали. Сами себя и уничтожите. Остается только смотреть и ягелем хрустеть. Лепота!

Вдруг фонарь замерцал – свет потух. Раздался звук, похожий на удар хлыстом, и жаба рыгнула.

– Засиделась я с тобой! Время драгоценное убегает! – произнесло чудище и накинуло на своего гостя рыболовную сеть.

Василий пытался выбраться из ловушки, но против нечеловеческой силы он ничего не мог сделать. Существо обвязало его нитями и бесшумно скрылось. Даже скрипа дверей не было слышно. А оленевод остался наедине с внезапно нахлынувшими сожалением и стыдом, с болью и безумием.

Долго он бился в безуспешных попытках освободить руки. Тугие путы мешали крови двигаться по лабиринтам увядающего тела. Конечности немели. Старик постарался засунуть пальцы в карман, чтобы нащупать складной ножик. Жаба связала свою добычу неумело, наспех, оставив достаточно пространства для маневров.

Превозмогая боль и слабость, сдирая кожу и быстро теряя силы, Василий продолжал бороться. Страх смерти отрезвлял и судорожно подбрасывал в голову новые способы освобождения, как сухие щепки в затухающий костер.

После долгих отчаянных минут старику удалось-таки ухватиться за нож и раскрыть его. Лезвие уперлось в сеть. Василий сжал его между указательным и большим пальцами и надавил острием в плетение. Теперь он был в состоянии распороть неподатливые нити.

Через полчаса, полностью освободившись от оков, он сидел, широко раскинув руки и ноги и наслаждаясь ощущением растекающегося по всему телу холодка. Тысячи колющихся жучков бежали прямиком к пальцам.

Окрыленный успехом, Василий принялся искать выход, щупая ладонями стены. Прополз на коленях по всему периметру, но не обнаружил ничего, похожего на дверь. Ни дверной ручки, ни щели, ни косяков. Он продолжил шарить по полу, чтобы найти хотя бы свой фонарь. Но это было все равно что искать иглу в стоге сена. Слепым котенком шарахался по сараю, хватая и исследуя пальцами все, что попадалось на пути. Ничего, что могло походить на осветительный прибор или режущий, колющий, рубящий предмет. Только кучи одежды, горы алюминиевой посуды, биноклей и других безобидных походных причиндалов.

Вонь в помещении усилилась, когда ладонь старика погрузилась во что-то мягкое и скользкое. Он отпрянул от противной находки и пополз дальше. Запахло тухлятиной.

Василий поднялся в полный рост и проделал те же трюки в надежде нащупать окно. Но и это не принесло результата. Он будто оказался в месте, из которого не было выхода.

Пленник рухнул на колени, а потом припал к холодной земле. Ему захотелось уснуть, слушая биение сердца тайги, пока не перестанет биться его собственное сердце.

Тем временем где-то неподалеку бродила неряшливая тучная женщина в поисках необходимой жизненной энергии. Она искала тех, кто не успел скрыться в своих палатках под таинственным светом бледной луны, тех, чьи души наполнены любовью, а тела источают молодость и красоту. Тех, кого ждут дома с кастрюлей горячего борща и крепкими объятиями. Тех, кто с упоением прокручивает в голове свои блестящие планы на будущее.

Глава 9. «Это дело семейное»

Коля крайне редко задавался вопросами веры. И его нисколько не волновали религиозные взгляды окружающих. Он не вступал в полемику с верующими и искренне уважал выбор каждого. Музыкой его души был обжигающий рок, а не малиновый звон.

Сегодняшним вечером он не был настроен нырять в реку религиозных раздумий. Фраза «жить по совести» вызывала ассоциации только со строчкой из какой-нибудь песни, спетой на квартирнике в компании меломанов.

Коля валялся на койке в тесной каморке, пялился на свои обезображенные неблагородным трудом руки и представлял, как бы сложилась его жизнь, если бы мать не покинула в свое время отчий дом. И все равно пришел к выводу, что подобное развитие сюжета попросту было невозможным.

Коля проверил телефон. Он до сих пор ждал ответа от Насти на нелепый вопрос, заданный им аж неделю назад. Коля в очередной раз пролистывал ее фотографии в надежде найти скрытое послание, адресованное непосредственно ему. Глупо? Абсолютно. Он смотрел в ее глаза, в которых так и читалось: «Кому нужен твой Тургенев? Или Беляев? Загляни в отдел „Саморазвитие“».

Коле оставалось лишь мысленно перелистывать брошенную на перроне Ладожского вокзала рукопись неудачного любовного романа в самодельной обложке.

Георгий после встречи с Василием на ферме всю неделю был сам не свой. Его не покидала мысль, что друг на старости лет может наломать дров, и не догадывался: сарай приятеля уже давным-давно доверху набит поленьями.

Георгий молчал о том, что почти каждую ночь его мучили кошмары по мотивам баек, которые он сам рассказывал маленькому внуку на сон грядущий. Еще ему снился заблудившийся среди коварных болот оленевод, падающий без сил на бледный ягель в тщетных попытках догнать своих оленей; снилась рыдающая Елена, теряющая последний скот; снились шаманская вежа и лай мохнатого пса.

Все это Георгий списывал на свою крайнюю восприимчивость и всячески пытался занять себя повседневными делами до самой устали – так, чтобы провалиться в темноту без сновидений. Но все, чего он добивался, – это лишь усталость и раздражение.

Именно поэтому, замечая сильные перемены в настроении дедушки, Коля старался брать значительную часть работы на себя, полагая, что дело лишь в накопившейся бытовухе. Отбивая молотком пальцы и рассекая кожу, он продолжал познавать искусство самобичевания.

Затяжная мигрень подсказывала Георгию, что он уже не сможет наставить друга на путь истинный. Он боялся приехать на оленью ферму и подтвердить свои догадки. Это значило бы, что волей-неволей невинная душа его внука