За что наказывают учеников - Наталья Сергеевна Корнева Страница 17

увы, бездействовать в сложившихся обстоятельствах казалось еще более рискованным. Собственной кровью Красный Феникс торжественно нарисовал ритуальный знак между бровями и, прося благословения высших сил, нараспев произнес нужную молитву. Тотчас же движение киновари вокруг него остановилось, мир будто застыл, пропал в безвременье и бесцветье… и только на старом алтаре проявились незримые прежде знаки, начертанные порывисто и мощно, заключавшие в себе непостижимое могущество первостихий.

Взывая к ним, Элирий был совершенно спокоен. Все будет так, как должно: в жертву себе самому посвященный, вновь поднимется к небесам его храм на крови. Да, весь этот храм был единым заклинанием — и единым целым с ним самим.

И действительно: как только кровавый туман рассеялся, изумленным спутникам его светлости мессира Элирия Лестера Лара явилось настоящее чудо. Знакомые стены и башни выросли перед ними в одно мгновение! Рассветный розовый мрамор парадной лестницы снова сиял, будто ничего и не случилось, будто и не было всех этих четырех сотен лет мрака. Длинный острый шпиль с солнечным знаменем, как и раньше, вонзался прямо в небо. Переливчатый свет щедро лился внутрь сквозь веерные витражные окна. День начинался снова.

Медленной походкой Элирий вернулся к центральному ходу и своею рукою раскрыл тяжелые двери. Шаги его текли, как полноводная река. Все стало по-прежнему. В главном храмовом зале, за престолом Великого Иерофанта все так же стояла ширма с красным солнцем в самом центре мироздания. Он хорошо помнил ее. Он чувствовал сильную усталость, но в то же время — радость и удовлетворение оттого, что смог вернуться. Красный храм величественно вставал за спиной — символом прежнего мира, символом его надежного тыла. Хотелось спать. Наверное, весь оставшийся день и всю ночь он благополучно проспит без сновидений, восстанавливая растраченную силу цвета. Наконец-то он будет отдыхать в собственных покоях, в покоях Великого Иерофанта, наместника небожителей на земле.

Все на Материке убеждены, что Ром-Белиат погиб, все сбросили Запретный город со счетов. Как будто река не может одновременно течь в обе стороны. Как будто прошлое и будущее не суть одно.

Но в то же время все на Материке знают, кто есть легендарный Красный Феникс Лианора. Все знают, что он вернулся и не потерпит никого на своем пути.

Элирий зябко передернул плечами. Дурное воспоминание, которое он уже отогнал однажды, без спросу заявилось вновь. Необычайно ясно вспомнил он свою вторую смерть — и, видят небожители, лучше бы не вспоминал. Больно… как же это было больно. Кто придумал, что смерть — это покой? Нет, смерть — это невыразимая мука.

Сама по себе любая смерть причиняла боль — не физическую, хотя и это тоже, а некую непередаваемую ментальную боль, которая происходила, вероятно, от разделения духа и тела, прежде неделимых, бывших единым целым. Смерть же на алтаре, насильственная, мучительная, словно бы выскребла его дочиста, отняла все до последней капли и оставила абсолютно пустым. Тело и кровь его принадлежали жрецу Черного Солнца, свершающему жестокий ритуал, душа же отныне принадлежала небожителям, принесенная в жертву искупления грехов всего мира. В какой-то момент от него не осталось ничего. Какое страшное слово… Элирий мысленно попробовал его на вкус и поморщился.

Да, ему самому, увы, от себя не осталось совсем ничего: только забвение, только выстраданное небытие.

В небытии не было ни тьмы, ни света, ни времени, ни безвременья. Только боль разрывала грудь и разум, но и ее, как оказалось, нельзя было сберечь — на память о жизни, что он прожил. На память о самом себе.

Все исчезало.

Это было похоже на то, как совсем недавно тело его бессильно падало в черную озерную воду в непроходимых болотах Ангу.

Была только вода. Ледяная вода заливала нос и рот, заполняла собой всю окружающую реальность. В мире не осталось ничего, кроме этой воды и холода, овладевшего им почти мгновенно. Жестокий холод вполз не только в плоть, но и в кости, и в самую его душу. Все, что успел сделать великий Красный Феникс Лианора, — несколько неловких гребков, прежде чем озеро поглотило его, приняло его целиком.

Это было совсем не то же самое, что ласковый летний океан, из глубин которого спас он когда-то волчонка. Неожиданно вспомнилось: вокруг было столько света! А сквозь хрустальную толщу прозрачной воды прорастали причудливые трещинки воздушных пузырьков, во все стороны расходящихся от их движений…

Сейчас же Элирия затягивало все глубже в бездну, где не было никаких цветов, никаких звуков. Промокшая насквозь плотная ткань дорожных одежд стремительно схватывалась ледком и, отяжелев, тащила его на дно. Лотосная кровь замедлилась, загустевая в жилах точно ртуть, пульсации ритма слабели. Живой мир неумолимо отдалялся и таял, и каждое следующее мгновение грозило остановкой сердца или смертью от переохлаждения. В какой-то момент показалось — пронизывающий насквозь, разъедающий тело холод исходит вовсе не от воды, а из его собственной погибшей души… мертвой души, против всех законов зачем-то вернувшейся из небытия.

В тот жуткий миг Элирий почти смирился с тем, что снова умрет, — это казалось неизбежным, неотвратимым, безысходным. Явился знакомый страх и предощущение смертной боли. Сопротивляться холоду невозможно: он успокоил отчаянно мельтешащие мысли, выстудил чувства. За каких-то пару-тройку циклов дыхания Элирий почти полностью утратил ощущение плоти, словно бы снова лишился тела, словно бы снова упокоился на илистом дне посреди холодной безмолвной пустоты и одиночества. Нет, он уже не надеялся выбраться, не чаял остаться в живых. Тело почти полностью потеряло чувствительность, но каким-то чудом он вдруг почувствовал прикосновение — слабое, далекое прикосновение руки, дотянувшейся до него в пучине.

Хвала небожителям, волчонок нашел его и вытащил из страшной бездонной тьмы на берег. Он был спасен, лежал на твердой земле… лицо его заливал призрачный звездный свет, а озерная вода еще долго вытекала изо рта… и вместе с этой черной торфяной водой вытекала из него смерть.

Однако Элирий по-прежнему не мог вспомнить свою первую смерть, как и многие события, предшествовавшие ей. В ушах до сих пор стоял грохот боевых барабанов стягивавшихся к границам Ром-Белиата победоносных армий Бенну, которые они не смогли остановить, но кроме этого — почти ничего. Воспоминания возвращались неохотно, отрывочно и хаотично. Если быть откровенным, некоторые из них Элирий предпочел бы оставить в прошлом навсегда.

Однако были у всего этого кошмара и определенные добрые последствия: предав Учителя жестокой мученической смерти, Второй ученик невольно превратил его в мученика и возвысил над собою прежним. А это значит, в нынешней инкарнации кровь и душа его светлости мессира Элирия