Предзимье. Осень+зима - Татьяна Лаас Страница 7

— Даже не думай об том. Деньги есть, я не последний босяк, в конце-то концов. Таинька, работа привяжет тебя к Змеегорску, а это то, чего ты всеми фибрами своей души стараешься избегать.

Тая молча укусила бутерброд. Она и не знала, что дед её знает настолько глубоко. Он улыбнулся, замечая её растерянность:

— Таинька, не думала, что я все твои секреты знаю? Молодость слишком самоуверенна… Не бери в голову, и ешь. Я подал прошение в Императорскую канцелярию по поводу дворянства. Да, оно получено уже после твоего рождения, но ты у меня единственная наследница — вдруг император пойдет на встречу? Станешь дворянкой — выбор женихов будет куда как больше. Я князя Зимовского попросил — он обещал похлопотать за тебя.

Тая еле сдержала стон — только не это! Зимовский, хлопочущий об amanita phalloides, это… Это… Это страшно.

Дед только довольно рассмеялся:

— Что, он все еще называет тебя бледной поганкой?

— Дедушка…

Он довольно хлопнул ладонями по подлокотникам кресла:

— Я твою бабушку в свое время тоже поганкой звал — ох и вредная она была! Пять лет мне голову кружила, все не то, да не так ей было. Не воротила бы нос, на пять лет мы бы с ней счастливее были. И ты не вороти нос, тогда помощь предлагают, Таинька. Зимовский та еще сволочь, но он наша сволочь, змеегорская, полезная. Он трусливый, прикрылся своими болезнями да отсиделся тут, не вылезая за пределы города всю войну, но он все равно Зимовский. Он сейчас тут в чиновниках по особым поручениям ходит, за безопасностью следит, полицию гоняет и в хвост, и в гриву, жандармов тех же… Ты уж сильно не вороти от него нос — тут императрица приезжает, Зимовские вхожи в её ближний круг. Он похлопочет за тебя, тогда уже и говори ему правду, что сам он phalloides. Как он от брака бегает, так точно только — ides.

(Amanita phalloides — бледная поганка, а буквально аманита фаллоидная, корень — то самое, обозначающее мужское начало, а окончание — ides означает «похожий»)

Тая не сдержала смешок.

— И ешь, Таинька, ешь. Тебе силы понадобятся — тут Дарья твоя приехала, вся ваша компания гимназическая собралась, весь ваш серпентарий. Дарья тебя завтра видеть изволят. Высоко она взлетела — замуж за князя Сумарокова вышла. Так что ешь — завтра глодать твои костыньки будут. И иди отдыхать — знаю, что с непривычки четыре часа разницы во времени сильно ударят по тебе, привыкнуть надо обратно.

Проклятье мелких городов: ты только вошел в дом, а все уже знают о тебе и строят планы, причем у тебя нет права отказаться, ты-то тут пришелец, ты тут проштрафившийся, убежавший из города и вернувшийся, поджав хвост.

— Дедушка…

— Я двадцать восемь лет дедушка — слушайся уже давай! Когда-то это все же надо начинать. Уважь умирающего.

Она заставила себя промолчать — деда уже не изменить, а портить отношения сейчас крайне глупо. Тая встала и поцеловала деда в висок. Единственный родной человек, и скоро его не будет. Что ж она так заигралась со временем и своими страхами.

— Иди уже. Твои комнаты все там же — Глаша каждый день там убирается, так что не беспокойся и отдыхай.

Комнаты на втором этаже, окнами выходящие на поселок магмодов, действительно, не изменились — время даже дедушку задело, но не её спальню и небольшую гостиную, в которой она никогда никого не принимала, кроме Даши. Механически съев бутерброд и не заметив его вкус, Тая направилась в ванную — день был долгим и отдых не помешал бы. Завтра она опять будет пытаться уговаривать деда на лечение. Может, Зимовского попросить помочь? Что за мысли в голову лезут, однако. Она Дашу напустит на деда — тот её уважает. Или попросит Кошкина.

Пока Тая мылась, Глаша разобрала её вещи и расправила кровать. Тая, ненадолго замерев перед окном и гадая, где сейчас ОТК, легла в приятно-прохладную после горячей ванны кровать и, забыв поставить будильник, тут же провалилась в сон. Ей снился холод, иней, и сухая стерня, кровящая руки. Раньше в кошмарах всегда приходил лес.

Глава третья, в которой Тая встречается с подружками

Кто-то шел за ним. Уверенно, нагло, не боясь. Только стоит обернуться, как за ним — пустота. И лишь смешок на спиной — снова за спиной! — подсказывает, что преследователь все еще тут, просто он проворнее. И глупо крутиться на месте — он всегда быстрее.

С небес, заставляя смыкаться веки, неслась колыбельная. Она была всюду. И снова, как ни закрутись, не найти источник звука. И сердце трепыхается в груди, готовясь сдаться. Агония. У него агония.

Он уже несколько раз упирался, сам не понимая как, в стену, внезапно возникающую на его пути. Стена каждый раз пахла землей, сухой травой и кровью. Его кровью. Он поднимался раз за разом, и раны на ладонях смыкались, затворяя кровь, и вновь, шатаясь, под рев небес он шел домой. Он дойдет! Он вернется. Потому что иначе скажут, что он всего лишь напился и умер по собственной глупости. Замерз. Он не умрет. Он на зло тому, кто прячется за спиной, дойдет до людей. Люди — это помощь.

Его шатало и заносило в стороны. Его крутило, его снова и снова бросало на земляные стены, и он полз по ним вверх, отказываясь сдаваться. Стерня, как гвозди, протыкала ему ладони, втыкалась в грудь и ноги, пытаясь насадить его на себя, как энтомолог бабочку. Он все равно полз. И поле как терка сдирала с него жизнь, с жадным чавканьем впитывая капли его крови. Он доползет! Он… Веки в очередной раз закрылись. Колыбельная победила. Еще ни один ребенок не убежал от неё.

Таю с сиплым вдохом вынесло из кошмара. Она села на кровати, хватаясь за сердце. То заполошно билось, пытаясь доказать, что поле, кромешная тьма и её смерть были настоящими. Его смерть. Не её. Её ладони были целы, хоть и чесались, словно заживали.

В спальне стояла удивительная тишина. Эхо колыбельной затихало в голове. Лунный свет мягко лился в незашторенное окно. Тая стиснула зубы и направилась в ванную — смыть липкий пот и чужой сон. Мама говорила, что нужна родниковая вода, но и любая проточная тоже сойдет. В холле второго этажа было пусто. Дом спал.