Мертвое царство - Анастасия Александровна Андрианова Страница 60

Огарёк тебе не сын, ясное дело – слишком взрослый, да и кровь в нём, очевидно, не твоя. Но связь между вами, очевидно, самая крепкая, какая может быть между двумя людьми. Он цел, не беспокойся. Пока что цел. Не пойми меня неправильно, я не стал доверять тебе меньше, просто хочу увериться, что ты сдержишь своё обещание. Я ведь сдержал своё и помог тебе изгнать войско Царства.

Советую тебе подготовить другого гонца. С Огарьком всё будет хорошо, если ты будешь делать всё то, о чём мы договаривались. Я не питаю надежд воспитать его преданным себе – он уже в том возрасте, в каком юноши не перевоспитываются, только крепнут и становятся сильными мужчинами. Я делаю это только для мира между нами. Стоит ли отмечать, что любая твоя попытка выкрасть пленника обернётся для него большими неприятностями?..

Теперь ты можешь разослать гонцов другим князьям и предупредить, что не стоит противиться моим людям в Княжествах. Потому что у тебя больше нет выбора, мой друг сиротский князь. Я зло скомкал письмо. Если до того я хотел только, чтоб Огарёк вновь был со мной, то сейчас добавилось новое желание: убить тхена Алдара.

Я оставил Рудо с Шаньгой, накинул плащ и стрелой вылетел во двор, на ходу крикнув, чтобы седлали коня. И в груди, и в горле терзало, горело, отдаваясь солёным привкусом во рту и боем в голове.

– В моей опочивальне медведь. Позаботься о нём, – попросил я веснушчатого сына псаря. Мальчишка кивнул и со всех ног кинулся в терем.

Я вскочил на коня и помчался через Горвень. Казалось, разорвусь от ярости, если останусь на месте, воспламенюсь и сам себя изгрызу. Ярость моя была острой, больной, пылающей – такой, что хватило бы на целое войско. И конь подо мной понимал мой настрой: мне не приходилось стегать его, он сам скакал так резво, что весь город мы проскочили в считанные минуты.

Что я хотел? Куда гнал жеребца? Сам не знал. Пока мчался по морозу, понял сразу несколько вещей. Самым мерзким было то, что я ничего не мог сделать для Огарька – ровным счётом ничего. Нельзя было прискакать к тхену и потребовать выдать пленного: степняки тотчас схватили бы меня самого, а для Княжеств это означало бы войну. Я не мог убить Алдара, как бы мне ни хотелось – не сейчас, по крайней мере. Хитрый степняк выводил меня из себя, бил по самому больному, кусал и отпрыгивал в сторону, смотрел, как я отвечу. Меня осенило: вот почему Рудо так волновался на свадьбе тхенова сынка! Чуял Огарька и Шаньгу, а я, дурак, не заподозрил ничего.

Даже если отправить стрелецкий отряд, степняки заметят и убьют бойцов или, что ещё хуже – могут что-то сделать с Огарьком, чтобы проучить меня. Разговоры тоже были бы впустую: я не смог бы спокойно беседовать с Алдаром, раскроил бы ему горло в первый момент встречи. Выдержкой и хладнокровием я похвастаться никогда не мог.

Снег из-под копыт коня колючей взвесью летел перед нами, кидался в глаза и попадал за шиворот. Постепенно пожар гнева в моём сердце начал успокаиваться, превращаясь в тлеющие угли. Шаньга жив, тхен сам его отпустил. И Огарёк тоже. В письме не было прямых угроз, напротив, Алдар писал об обычае обмена пленными для сохранения мира. Вероятно, он желал для своего племени лучшего и боялся войны с Княжествами. Быть может, он правда думал, что это – хороший способ держать в узде мой вспыльчивый нрав. Никто не хочет войны с князем-чудовищем, князем-волхвом, а в глазах степняков пленение может выглядеть вполне уместным и подходящим способом поддержания мира.

Конечно, тут могло быть и другое: тхен мог связать меня по рукам и ногам, зная, что я сделаю всё, лишь бы с Огарьком ничего плохого не случилось. Мог связать меня, стреножить, а сам – делать в Холмолесском всё, что ему заблагорассудится.

Нет, я должен был найти такое решение, которое позволило бы освободить Огарька и не развязать войну между моим княжеством и степняками.

И тут же пришла другая мысль: «Почему я, собственно, должен избегать войны? Да, жаль людей, которые погибли бы из-за нашей ссоры, но разве это я приблизился к чужим землям и потребовал для себя особых условий? Судя по тому, что ответил тхен, когда я предложил ему объединиться против Царства, он запросто мог сменить союзника, когда ему покажется выгодно».

Я погнал коня к Топоричку – маленькому городку к востоку от Горвеня. Пять зим назад именно в Топоричке я впервые встретил Огарька: тот был совсем ещё мальчишкой, промышлял воровством и попался. Местные тогда взъярились настолько, что из-за несчастной украденной курицы были готовы заживо сжечь мальчишку, но в итоге сделали только то, что и принято делать с ворами: отрубили ему большой палец на левой ноге, по неосторожности отхватив два пальца и часть стопы. С тех пор Огарёк хромал, пусть со временем и научился скрывать своё увечье, но всё равно предпочитал передвигаться верхом. Его, вероятно, оскорблял этот изъян, который каждому незнакомцу мог рассказать об ошибках его юности, но я находил в хромоте Огарька своё очарование. В ту первую встречу я спас его от смерти, но даже не предполагал, как прочно зеленокожий мальчишка войдёт в мою жизнь.

На что я надеялся? Что вновь найду его в Топоричке – здоровым и невредимым? Что ему каким-то чудом удалось сбежать от тхена и он ждёт меня в трактире? Глупо, но надежда сама по себе – величайшая глупость, какую мы можем себе позволить в жизни.

Не доезжая до Топоричка, я спешился, набрал полные пригоршни снега и растёр по лицу. Топоричек окружало Великолесье, каждый год местные платили живой душой моему отцу и другу Смарагделю, чтоб охота была удачной, а лесные тропы выводили к родным дворам, но сейчас чёрные ели стояли стеной, и под их сенью всё было тихо.

Я продолжил тереть снегом шею и руки, до боли царапая кожу. Это помогло мне освежиться, но буря в мыслях и сердце не угомонилась. Я хохотнул, задрав голову: хорош князь! Чуть что – бросает терем, скачет верхом в глухие края и втихаря мечтает о том, чтобы залиться хмельным и проспать дня три. Куда проще быть соколом или обычным гонцом, одна забота – верно послужить князю, а об остальном можно и не думать.

В Топоричке привычно заливались брёхом собаки. Я взял коня за поводья, и мы пошли дальше, к улице с кабаком. Залиться брагой теперь казалось мне привлекательной мыслью, я