Александр Лидин - Операция "Изольда" Страница 51

Старик сделал паузу, словно ожидая, что я начну расспрашивать его, задавать различные вопросы, но я молчал, и он волей-неволей вынужден был продолжать.

— В данном случае нам интересна первая часть древней истории и не интересна вторая, без сомнения, позаимствованная из греческого мифа о Тезее. Изольда — синоним исцеления и открытие истинной любви. В Аненербе посчитали, что создание сверхсолдат — это своего рода исцеление нации. Мы же считаем, что в результате всей этой операции человечество хотя бы отчасти избавится от болезненных попыток самосовершенствования. Любое изменение видов — творение богов, и человек не должен вмешиваться в него. Вы — ты, твой ученик и эта женщина несете в себе элемент Древних…

— Я? — перебил я старца, искренне удивившись.

— Да… Женщина получила этот элемент в далеком детстве, сама того не сознавая. И изначально мы считали, что этого вполне хватит, но теперь мы решили подарить частицу божественного и тебе, и твоему ученику. В дальнейшем, после того, как вы вернетесь в лагерь германцев, ты должен сделать так, чтобы ни означенная женщина, ни твой ученик не сбежали раньше, чем начнутся эксперименты, после чего вы должны будете испытать на себе воздействие немецкой науки, а после разрушить аппараты. Это «воздействие» изменит вас, придаст вам силы, с тем, чтобы вы и в дальнейшем смогли служить нашим целям.

— Вы говорите «воздействие». Мы что…

Старик поднял руку, призывая к молчанию.

— Если бы я хотел открыть завесу тайны, я бы сказал по-иному. Теперь же вы все должны принять как должное то, что должно случиться, и ни в коем случае не препятствовать судьбе в исполнении предначертанного Древними… Теперь же тебе пора вернуться в свой мир, и… прими наш дар.

Он коснулся моей руки. Той самой руки, на которой уже красовалась отметка потустороннего — отпечаток зубов мертвеца. И вновь все мое тело пронзила боль, словно меня укололи длинной тонкой иглой. Но почти сразу же боль сменилась приятным, теплым ощущением…

— Погоди, еще один вопрос, — взмолился я.

Но старик не стал дожидаться, пока я задам его.

— Что до твари, породившей весь этот ужас… — тут старик замолчал, запрокинув голову, словно прислушиваясь к чему-то, а потом, вновь приняв обычную позу, продолжил: — Что же до шоггота… разумного шоггота, которого вы пытались поймать… Вы еще встретитесь, и, поверь мне, это случится много раньше, чем ты рассчитываешь.

Я еще пытался о чем-то спросить, но уста мои были словно скованы неведомой колдовской печатью. Я пытался задать еще вопросы, хотел уговорить старика подробнее рассказать об операции «Изольда» и уготованной нам участи, но не смог. А потом соринка попала в глаз. Я моргнул, и старик исчез, словно его никогда и не было. Мгновение, и все вокруг меня вновь приобрело некий отпечаток нереальности, нечеткости, словно я глядел на мир через неровное стекло.

И тут я почувствовал, что кто-то тянет меня за руку. Я покачнулся. Весь мир поплыл у меня перед глазами. Мгновение… и я, как пробка из бутылки, вылетел из «объятий» зеркала и рухнул спиной вперед на что-то мягкое.

Подушкой мне послужили Василий и два эсэсовца, которые, по их же словам, минут пять пытались вытащить меня из «зеркала». Сначала они решили, что я окончательно и бесповоротно застрял в серебряной поверхности, и лишь ценой неимоверных усилий им удалось вытащить меня. На моих ногах и руке остались синяки от их рук. Хотя я полагаю, что они смогли вытащить меня только тогда, когда им позволил это сделать Умр ат-Тавил.

Но самое странное рассказал, а точнее, показал, мне сам Хирт. Оказывается, у него с собой был фотоаппарат, и когда я оказался наполовину втянутым во врата, он сделал несколько снимков: на них была половина меня. Нет, если бы мне раньше кто-то показал один из этих снимков, я бы решил, что это простой фотомонтаж. Полчеловека, срез серебристой поверхности и… все, собственно.

(Часть страниц в записках отсутствует.)

…Я долго рассматривал свою руку. Шрам от укуса едва можно было различить, но кожа… Сама кожа руки ниже локтя изменилась. Она поменяла цвет, и теперь казалась не телесного, а скорее, серого цвета. Ногти вытянулись, стали толстыми, грубыми, пожелтели и больше напоминали когти какого-то хищника. Отвратительно. Вначале я хотел надеть черную перчатку, как это делают инвалиды, но на мои когти не одна перчатка не налезала. Я попытался подстричь их, но почти сразу понял, что процесс этот болезненный и совершенно бесполезный.

Тогда я просто замотал руку бинтом. Я очень надеялся, что после экспериментов Хирта рука вновь приобретет свой первоначальный вид.

Кроме того, когда я вернулся в «Логово дождевого червя-2», у меня состоялся долгий и неприятный разговор с Василием и Катериной. Для того, чтобы поговорить о случившемся, мы отправились на берег реки, прихватив удочки. Откровенно разговаривать в помещениях, выделенных нам на территории монастыря, я не решился — тем более, что, несмотря на мое немецкое происхождение и звание младшего офицера СС, Хирт относился ко мне с подозрением. Лишь много позже я понял, что в то время он видел во мне не потенциального врага Рейха, но человека, который с легкостью может его подсидеть.

Так вот, сославшись на раны и усталость, мы втроем на следующий день, несмотря на то, что зарядил мелкий затяжной дождь, отправились на рыбалку. Правда, Глоук — помощник коменданта лагеря — приставил к нам для охраны двух солдат, но они держались особняком и ничуть нам не мешали.

— Итак, — закончил я свой рассказ о встрече с Умр ат-Тавилом. — Что скажете?

Молодые люди переглянулись.

— С одной стороны, все выглядит довольно просто, — начал Василий. — С другой… Вы видели наших пленных, видели, что выделывают эти гады. Они же держат их…

Речь шла о группе военнопленных, которых немцы пригнали для работ по устройству подземного лагеря-лаборатории. Основную работу выполняла инженерная служба вермахта, а тяжелые работы — пленные, причем их и в самом деле не жалели. Кормили хуже некуда, а если человек не мог работать, его ставили к стенке. И каждую ночь несколько телег вывозили мертвецов на братскую могилу, выкопанную другой группой пленных за городским кладбищем. Мне это очень напоминало чистки конца двадцатых, но Василию-то говорить об этом было бессмысленно.

— Твоя задача — уничтожить архив профессора Троицкого, — напомнил я. — Именно об этом ты должен помнить в первую очередь. Твоя задача не пленных освобождать, тем более, что согласно распоряжению твоего нежно и горячо любимого товарища Сталина, любой боец Красной Армии, сдавшийся в плен, — предатель, который заслуживает смертной казни.