Заговор Красного Волка - Роберт фон Штейн Редик Страница 50

обрыва или слабости, ребята. Не тогда, когда капитан — Нилус Роуз.

В течение всего этого дня его Дар почти не давал о себе знать: все мальчики

говорили на арквали, даже если у некоторых, как у самого Пазела, был другой

родной язык. Мурлыканье все еще продолжалось у него в затылке, и время от

времени матрос ругался или бормотал что-то о новых смолбоях под ногами, и

Пазел знал, что его Дар переводил.

Затем, в сумерках, произошел инцидент, который вернул его старый страх

перед безумием. Мальчики были на верхней палубе, в центре кормы, слушая

громкую и довольно зловещую лекцию первого помощника Ускинса о том, что он

назвал пятью зонами. Смысл его речи, по-видимому, заключался в том, что чем

выше твой ранг, тем больше частей корабля ты можешь посетить без приказа или

специального разрешения. Капитан был единственным на борту «человеком пяти

зон»: он, конечно, мог идти куда угодно; но никто, даже первый помощник (Ускинс

наклонился вперед и ударил себя в грудь), не мог войти в каюту капитана без

приглашения. Подумайте об этом, ребята! А ведь он, Ускинс, был человеком

четырех зон!

Его драматическая речь привела к неизбежному заключительному

комментарию об их собственном статусе низших из низших (замечание, которого

Ускинс, казалось, с нетерпением ждал). Пока он громыхал и пыхтел, Пазел понял, что один из мальчиков шепчется слева от него. Это был странный шепот, совершенно не обращающий внимания на Ускинса. Кто-то, подумал Пазел, 87

-

88-

совершает большую ошибку.

Когда Ускинс повернулся, чтобы указать на полубак, Пазел рискнул взглянуть.

Слева от него никого не было. Он снова бросил взгляд вперед, озадаченный. Он

отчетливо слышал чей-то голос.

Мгновение спустя голос раздался снова, на этот раз громче:

— Они сегодня хорошо поели. Пастуший пирог на завтрак.

Определенно слева от него. Но прежде чем Пазел успел оглянуться еще раз, второй голос ответил первому. Этот был низким и горько удивленным.

— Конечно, их накормили. И они будут хорошо питаться, пока не уберут

трап. Капитан не может допустить, чтобы мальчики дезертировали до начала

рейса.

Он спит? В поле зрения не было абсолютно никого: только голая палуба и

решетка, закрывающая люк оружейного погреба, маленькую шахту, по которой

пушечные ядра можно было поднимать к передним орудиям. Пазел быстро

взглянул на Нипса. Тот поймал его взгляд, но в ответ только непонимающе

посмотрел. Нипс ничего не слышал.

— Ты видишь эту позу? Подбородок вверх, руки за спину? Он ходил в школу, этот парень.

Пазел моргнул. Его руки были сложены за спиной.

— С островов Кеппери? — спросил первый голос.

— Не тот цвет. Его кожу окрасило не солнце.

Пазел невольно бросил взгляд на свои коричневые ноги.

— Ерзает. Он будет выделяться, Таликтрум.

— Мгновение назад он был совершенно спокоен.

Он не спит, он просто сошел с ума. Голоса доносились из-за решетки. Всякий

раз, когда Ускинс давал ему такую возможность, Пазел косился на нее. Шахта была

около двух квадратных футов. То, что внутри мог находиться один человек, казалось абсурдным. Двое — просто невозможным.

Затем голос произнес:

— Ормаэл.

Пазел не мог дышать. Долгие годы он учился скрывать свои чувства от

опасных людей, но ничто не подготовило его к тому, что происходило сейчас. Они

говорили о нем!

— Ормаэл! Вот оно! Глаза Рина, этот парень из Трот Чересте! Он, должно

быть, ненавидит их до мозга костей! Дай ему спичку, и он сожжет корабль до

ватерлинии!

— Это еще предстоит выяснить, Лудунте. Но что с ним такое? Он

выглядит больным.

— Нам просто повезет, если он упадет замертво до того, как...

— Тихо!

Пазела трясло. К счастью, Ускинс не обратил на это внимания: он упивался

выводами из своей речи:

88

-

89-

— Вы не можете прикасаться к лестнице, ведущей на квартердек. Вы не

имеете права открывать запертый люк. Вы не имеете права прикасаться к бакштагу, форштевню, прислоняться к мачте или притворяться больным, чтобы не работать в

камбузе, под страхом...

— Ты исказил свой голос?

— Конечно, нет!

Пазел больше не мог этого выносить. Он устремил взгляд прямо на решетку, и

голоса смолкли. Он ничего не видел, но у него было странное