Сергей Костин - Охотник за бабочками Страница 46

Значит, еще не пронюхали. Ну и хорошо. Надо Кузьмича предупредить, чтоб языком с дворецкими не чесал.

— Сирота.

— Без рук.

— Глупа.

— И моется часто.

Интересно, чего там паПА придумал. Не ради красного словца позвал. Или снова куда-нибудь пошлет? Скорее бы. А то ведь достанут братишки.

Дверь распахнулась, и на пороге показался сам паПА. На глазах очки, которые ему привезли с раскопок Нью-Йорка. Стекла только простые вставил. В зубах трубка. Под мышкой портфель.

— Привет бездельники. Можете не вставать. Не парламент. Вениамин, выплюнь бубль-гум изо рта, не на центральном базаре. Жора! Это мой стол и класть на него свои ноги не стоит. Костя. А подоконник не диван. Впрочем, не слазь. Еще разобьешься.

ПаПА сел за стол, положил перед собой портфель и стал вытаскивать из него свои археологические находки. Человеческий череп, на котором болталась пластиковая бирка с надписью «Бедный Ерик. Проверить». И три восклицательных знака. Следом за черепом бедного Ерика появился достаточно большой и лохматый сверток, который в развернутом состоянии оказался седой длиннющей бородой. Конец бороды был аккуратно обрезан, возможно, острым предметом. Затем паПА вытащил из портфеля невероятно старый и ржавый меч, который вдруг начал самостоятельно рассекать воздух. ПаПА его быстренько засунул в сейф от беды подальше. Затем из глубин портфеля паПА вынул обгрызенный кем-то с одного бока круглый сухарь, формой напоминающий футбольный мяч. Рядом с сухарем легла на стол бумага, на которой был изображен сам сухарь, и имелась надпись: — «Найти и обезвредить. Вооружен и очень опасен». Следом появилась весьма симпатичная шапочка красного цвета со следами выцветшей крови. Потом небольшой пропеллер с крепежными ремнями и банкой закаменевшего варенья. Клубничного, кажется.

И, наконец, покопавшись на дне портфеля, паПА вытащил старинную книгу. Обложка ее давно потеряла товарный вид, а страницы были местами дырявыми, со следами зубов.

— Вот, — паПА почти нежно положил ладони поверх книги и строго посмотрел на нас, на своих сыновей.

В прошлый раз от такой же вот старой книжонки, начались все мои беды. Значит и сегодня надо ждать.

— Дети мои, — паПА поправил очки, пыхнул трубкой и поднял вверх указательный палец, — Дети мои! Выполняя последнюю мою волю, вы все с честью справились с первой частью завещания. Или задания, как вам удобнее. Но! Состояние нашей славной фамилии недостаточно велико, чтобы разделить его на троих. И поэтому, дети мои любимые… Рты, заткнули, быстро! Спасибо, дети мои. Поэтому, я решил следующее. Согласно старинным обычаям, которые я почерпнул из этой весьма ценной и древней книги, — паПА еще раз погладил желтую бумагу, — Все мое состояние достанется тому из вас, чья невеста, как я уже говорил ранее, окажется самой умной, самой трудолюбивой и самой вообще по всем категориям. Совершенно верно, Вениамин, и самой красивой.

Я мысленно вычеркнул свою фамилию из списка.

— Чтобы сильно не задерживать вас и не тратить на вас, бездельников, своего драгоценного времени, повелеваю:

ПаПА осторожно перевернул несколько страниц.

— Вот вам мое первое задание. Да не вам лично, оболтусы, а невестам вашим. Или я непонятно говорю? Первое задание будет…

ПаПА опустил глаза и стал водить пальцем по черным доисторическим строчкам-буквам и бормотать:

— … Я б для батюшки царя, родила б…

Быстрый взгляд на меня. Шмыгает недоверчиво носом. Пропускает несколько страниц и бубнит дальше:

— … Родила пара-ру, мда, в ночь, не то сына, не то… чушь какая-то… а неведому зверушку.

ПаПА еще раз взглянул на меня, почесал кончик носа.

— Слишком непонятно и хлопотно. Не поймут. А что в первоисточнике?

Меня уже раза два прошиб холодный пот. Первый раз, когда паПА упомянул о таинстве деторождения. А второй, когда он отметил место о неведомых монстрах, называемых в старину зверушками.

ПаПА, между тем, повертел листы, посмотрел в начале и в конце, крякнул и отложил бумагу в сторону:

— К великому сожалению, я не имею возможности свериться с первоисточником по причине отсутствия такового. Время не смогло сберечь для нас, для своих потомков истины. Поэтому я стану действовать так, как велит мне совесть и разум. И знания, полученные в университете.

Это еще хуже. Когда паПА начинает выдумывать, то ничего хорошего от этого ждать не приходится.

— Хочу, чтоб каждая из ваших невест достала мне к завтрашнему утру, предположим, мм, каравай.

Мы с братьями переглянулись. Вениамин пожал плечами и спросил, пользуясь правом старшего сына:

— А что это?

ПаПА подвигал бровями, почесал еще раз кончик носа, посмотрел в книжку, ничего определенного не увидел.

— Не знаю, — признался он, — Впрочем, и знать не хочу. Мое дело завещание составить и до вас, непутевых, донести. Сказано «каравай». Значит, это и принесете. Сами разбирайтесь. Все. Аудиенция закончена. Больше не смею вас задерживать, милостивые государи.

— Ругаться то зачем? — опять же на правах старшего возмутился Вениамин и первым поплелся к выходу. Следом пристроился средний брат. Я заковылял следом.

— Стоять!

Мы остановились.

ПаПА ткнул в нас пальцем:

— И запомните. Никакой посторонней помощи. Пусть сами думают, как умеют. Разве что самую малость им поможете. А чтобы не жульничали, знаю я вас, за всем действом будут присматривать специально выделенные мной для этого дворецкие. При первом негативном докладе, виновный лишается права участвовать в дальнейшем марафоне и снимается с дистанции. А теперь, пшли вон.

Уходили мы молча, сопровождаемые молчаливыми дворецкими. Которые паПА к нам приставил для предотвращения утечки информации и возможности обмена мнениями.

Я вернулся в свой кабинет, включил комбинатор. В Галактике всегда найдется кто-то, кто знает, что такое «каравай». Пока каравай искал все возможные значения заданного слова, я думал о том, что, не сойти ли мне, как говорил паПА, с дистанции. Ну его к звездам, это наследство. На безбедную жизнь брюликов хватит, а в случае чего куколка подсобит. За хорошее мое отношение к ней, камушек подбросит. Кстати, о камушках.

— Кузьмич, хватит за спиной рожи корчить. Я все вижу. Лети-ка сюда.

Кузьмич, застигнутый на месте преступления, понуро взмахнул крылышками и приземлялся на столе прямо передо мной.

— Здесь я. Ругаться будешь?

— Может и ругаться. Ты куда с Корабля самоцветы дел?

— Так это, — Кузьмич ударил себя в брюхо кулаком, — Твоя доля в сейфе. А моя припрятана. От глаз ненадежных. Вот и весь расклад.