Журнал «Если» - «Если», 2001 № 10 Страница 45

— А ну, у кого мать в покоях служила — поднимите руки!

Мальчик поднял руку сразу. И тучный юноша — тоже; прочие смотрели на жилистого, напряженно решая для себя, а стоит ли признавать за ним право распоряжаться.

Наконец тонкогубый хмыкнул и поднял руку. И сразу пошли вверх, одна за другой, еще восемь или девять рук; жилистый пересчитал. Всего рук оказалось двенадцать.

— А ты? — жилистый обернулся к Акиру.

— А у меня мать никогда из дома не выезжала, — сказал Акир одними губами, и смуглое лицо его сделалось желтым. — А отец мой — охотник… Белку в глаз бьет.

Жилистый нехорошо усмехнулся. Взглянул на Юстина:

— А ты? Где твоя матушка Краснобрового повстречала?

— Вранье! — выкрикнул Акир, но жилистый не обратил на него внимания.

— Моя мать умерла, — сказал Юстин. — Давно.

— А ты? — жилистый обернулся к парню, сидевшему напротив и тоже не поднявшему руки, а потом к следующему; как-то незаметно смирившись с тем, что жилистый имеет право задавать вопросы, ему отвечали. Трое, как Юстин, не помнили своих матерей, у одного мать была маркитантка в обозе, а у еще одного мать была крестьянка, нарожавшая мужу одиннадцать детей, и все, минуй нас несчастье, живы-здоровы…

— Братишки, — с нехорошим смешком сказал тонкогубый вестник несчастья. — Ну и рожи, покусай меня эльфуш. Что, и этот, — он кивнул в сторону тучного юноши, — и этот тоже — мой брат?

И щелкнул пальцами, будто сбрасывая со стола домохранца — жест, означающий крайнее презрение.

— У меня отец охотник, — тихо сказал Акир.

— Ага, — хмыкнул тонкогубый. — Расскажи это той жирной жабе.

Юстин сжал виски ладонями, но легче не стало. Он понял, давно понял, о чем говорили жилистый и тонкогубый. Он понял — и даже поверил.

Рекрутчина, вороны, страх. Вот что вспоминается при слове «Краснобровый».

«…Я брошу монетку, и никто не знает наверняка, как она упадет. Если выпадет мертвый князь…»

Дед — знал? Вряд ли.

— Понимаешь, — сказал Акир жилистому, очень серьезно сказал, без тени рисовки. — Я лучше буду верить своей матери, нежели какой-то жабе. Может быть, ты поступил бы по-другому — твое право…

Юстин понял, что незаметно для себя теребит пластырь на руке и уже треть его раздергал бахромой.

— Да сколько хочешь, — равнодушно отозвался жилистый. — Верь… Только вопрос весь не в том. Вопрос, братишки, вот в чем — на кой ляд нас собрали? В бане попарить?

— Прикончить, — с непонятным удовольствием сказал тонкогубый. — Так всегда делается. Когда свергают князя, то и детишек всех под нож — чтоб, значит, диначтию сменить начисто.

— Династию, а не диначтию, — шепотом сказал Юстин.

— Чего? — тонкогубый прищурился.

— Династию, — сказал Юстин. — А не диначтию.

— А ты откуда знаешь, ублюдок?

— От ублюдка слышу, — Юстин даже чуть-чуть усмехнулся. — Говорят: «Золотарь трубочиста пятнышком попрекает».

— Ты, может быть, даже грамотный? — после паузы поинтересовался тонкогубый.

— Может быть, — сказал Юстин.

— А-а, — тонкогубый отвернулся, будто потеряв к Юстину интерес.

— Ребята, — сказал Акир, окончательно растерявший всю свою браваду. — Ребята… Ну не может так быть. Не бастард я. И ты, — он ткнул пальцем в того парня, чья мать была крестьянкой и вырастила одиннадцать здоровых детей, — ты тоже… И ты, — Акир обернулся к Юстину. — Что же ты веришь так легко, что твоя мать…

И Акир запнулся. Смуглое лицо его сделалось медным из-за прилива крови.

— А то ты не знаешь, как это бывает, — сказал в наступившей тишине веснушчатый парень лет двадцати. — К нам на хутор Краснобровый ездил, как к себе домой. Кто из девок понравится — готово, родителей не спрашивает и колечек не дарит, тут-таки и свадьба на один день…

Акир замотал головой:

— Нет. Моя мать из дому не выезжала даже… Мой отец — охотник!

— Охотник, — хмыкнул тонкогубый. — Большой охотник до баб.

Акир вскочил и кинулся на тонкогубого; кто-то бросился разнимать, но по несчастной случайности получил в нос, разозлился и включился в драку на правах участника. Пролилась первая кровь; Юстин отошел в сторону, взял ведро с водой, стоявшее у порога, и опрокинул на дерущихся.

На него окрысились:

— Дурак! Домохранец вонючий!

Драка сменилась перебранкой. Юстин смотрел, как Акир вытирает разбитый нос, как у веснушчатого стремительно заплывает глаз, как жилистый, бранясь по-черному, пытается отжать полы мокрой рубахи — а перед глазами у него стояли яблоки, медленно валящиеся в высокую траву одно за другим.

И как трава покачивается, смыкаясь.

Теперь все смотрели на него.

— Я не хочу умирать, — жестко сказал Юстин. — Это вы, домохраний корм, можете друг другу носы разбивать. Давайте, лупите друг друга… Братья-бастарды, вас же отобрали, вымыли, накормили и в чистое переодели. Сказать, кого в чистое переодевают? И что с ним потом делают? Или сами знаете?

— Сядь, мальчик, — негромко сказал жилистый с серьгой. — Не отец семейства, чай, чтобы перед ужином добру учить.

— Ты тоже не отец семейства, — бросил Юстин. — И он, — кивнул на тонкогубого, стремительно теряющего этот свой признак из-за разбитой, быстро распухающей губы. — Тут не спорить, кто главный, тут выбираться надо, нас тут девятнадцать здоровых лбов…

Сделалось тихо. Жилистый медленно обводил взглядом братьев-бастардов — Юстин видел, как он молча вербует себе сторонников.

— У них сабли, — тихонько предположил веснушчатый, тот самый, на чей хутор Краснобровый ездил, как к себе домой. — И потом, дверь не выломать…

— Тебя как зовут? — спросил Юстин у жилистого.

Тот почему-то вздрогнул. Скривил губы:

— Ну, Арунасом…

— Ты, Арунас, не кузнец случайно?

— Ну, кузнец, — сказал жилистый после паузы. — А ты откуда знаешь?

— А сильный ты, — Юстин смотрел жилистому в глаза, лесть его была безыскусна, как бревно. — Посмотри, брат, мог бы ты эту дверь сломать?

Арунас ответил взглядом на взгляд. Хмыкнул:

— Дешево же ты меня покупаешь, брат-бастард.

Они вспоминали расположение коридоров, загибали пальцы, считая стражников, предлагали, отвергали и соглашались, доказывали, спорили, но не дрались больше. Надо всеми висел один топор; Юстин скоро знал всех по именам, знал, кто чем слаб и в чем силен. Распоряжался по-прежнему Арунас — Юстин был при нем главным советчиком. Тонколицего вестника несчастья звали Уляном, сперва он отмалчивался, сидя в углу, но тень топора и лихорадочная жажда спасения в конце концов и его толкнули навстречу братцам-бастардам.