Олег Яковлев - Смутное время Страница 40

Копейщики эльфов наносили стремительные выпады: изогнутые листьевидные наконечники мелькали перед глазами. Логнир, как мог, уклонялся или же отбивал их, но атаки становились все быстрее, и в какой-то миг копье удачливого врага со свистом вонзилось в ногу. Зарычав от боли, сотник упал на колено, не прекращая отмахиваться мечом. Одной рукой дернул за копье, другой вонзил меч в грудь эльфийского воителя. Еще один эльф быстрым выпадом воткнул свое оружие в плечо сотнику. Кольчуга поддалась под неимоверно острой сталью. Логнир закричал, сам не слыша своего крика. Вражий наконечник колол кость, но, хвала богам, не сломал ее, зато крови из тела уходило все больше. Меч выпал из онемевшей, слабеющей руки. Ранивший его эльф вскинул копье для завершающего штриха. Логнир закрыл глаза, ожидая смерти…

– Нотэ! – раздался из темноты уже знакомый высокий голос, тот самый, что скомандовал атаку в ночи.

Сотник открыл глаза. Последнего удара так и не последовало. Вражеские копья застыли в воздухе прямо перед лицом Логнира. Эльфы подняли свое оружие.

– Эа аллаэ иннаэн Каэнкре! – непонятно что звонко приказал голос.

Ближайший эльф, статный и красивый (каким и должен быть, согласно легендам, любой представитель лесного народа), в длинном зеленом плаще и крылатом шлеме, из-под которого выбивались ярко-рыжие волосы, на миг закрыл глаза, словно борясь с собой. Когда же он их вновь открыл, человек ужаснулся: каменно спокойный взгляд сменился злой усмешкой в глубоких зеленых зрачках.

Последнее, что успел увидеть Логнир, было длинное тяжелое древко эльфийского копья перед глазами. Последнее, что успел почувствовать, – сильнейшая боль в голове. Дальше – черная пустота. Да еще сизый туман, заливающий внутренний двор заставы, с последней искрой уплывающего сознания мерзкими пальцами коснулся его холодеющей кожи…

Во всей крепости остался лишь один очаг сопротивления, точнее даже, не очаг, а один-единственный воин, не подпускавший к себе врагов на расстояние удара секиры. Гном Логри Дырявый Сапог сразил еще одного остроухого, тот упал на землю, прощаясь со своей бессмысленной, по мнению гнома, жизнью. Оружие застряло в узорчатой кирасе павшего. Какая жалость… Низкорослый бесцеремонно упер в распростертое тело сапог и резко вырвал из груди поверженного секиру. Его лицо при этом так исказилось, что остальные эльфы не спешили нападать – стояли в некотором отдалении, взяв его на прицел луков. Вперед вышел тот самый зеленоглазый копейщик, который оглушил израненного сотника. Он упер копье в землю, показывая, что хочет говорить – не драться.

– Гном, это не твоя война. – Голос его был подобен шелесту травы. – Отступи, мы отпускаем тебя…

Низкорослый не внял. Должно быть, этот остроухий не знает, что гномы не бегут с ратного поля, как зайцы или… люди.

– Уходите – и будете жить, страж, – гордо ответил эльфу сын гор.

– Что ж, ты сам выбрал свою судьбу, карлик. – Тонкие губы растянулись в делано печальной усмешке.

Страж вскинул копье, будто бы готовясь к поединку. Логри поднял топор, намереваясь угостить остроухого честной сталью тегли,[13] но коварный эльф и не думал атаковать – он просто ударил копьем по земле, отдавая команду. В тот же миг с луков стоявших у него за спиной стрелков сорвалось около десятка оперенных стрел. В сознании простеца-гнома успела проскользнуть лишь обида: они только так и могут – издалека. Ни одного храбреца, хотя чего уж ждать от остроу…

Низкорослый опустился на плиты внутреннего двора двадцать первой заставы. Кровь текла из многочисленных ран. Уставшие глаза в последний раз уловили отсветы пожаров, закрылись и больше никогда не открывались, а башня погрузилась в огонь. Так же горели и две соседние крепости, а к самому подножию пламени подступали заросли зацветшего этой ночью чертополоха.

В голову настойчиво лезли почти позабытые слова старой песни из далеких времен, будто кто-то их нарочно вкладывал строчка за строчкой ему в сознание:

Забытый ответ на ненужный вопрос,Что в детстве хранить обещали…Но юность проходит, и святость тех клятв,Взрослея, с годами теряли…Один только он всегда помнит и ждет,Один только он не осудит,Ты вспомни о нем, сразу злоба уйдет,И Лис в твоем сердце пребудет.

Всадник остановил коня посреди изумрудной поляны и прислушался. Неугомонный ветер привычно играл зеленой листвой на окружавших поляну высоких деревьях: угрюмых елях, раскидистых кленах и величественных дубах, наполняя лес таинственным шелестом. Шелест листвы в лесах Конкра всегда значил несколько больше, нежели просто немой разговор леса с самим собой. При желании в нем можно было услышать и многое другое – отзвуки вечно спешащей по своим делам жизни, отражение множества неуловимых эмоций, наполняющих высокие древесные кроны, мягкую черную землю и густые колючие кустарники. Потому что лес этот был не простым. Он принадлежал народу, чьи чувства были достаточно остры для того, чтобы понимать лес и постигать его мысли.

Порыв ветра налетел со стороны недалекой речки, и всадник, одетый в легкий зеленый камзол, осторожно повел тонкими, чуть заостренными ушами, улавливая едва слышный шорох. В сердце вкралось новое чувство, показавшееся ему знакомым, пока еще слишком далекое и неуловимое. Эльф (а это был, несомненно, эльф) соскочил с коня и приложил правую ладонь к земле. Для этого ему пришлось опуститься на колено, поправив перевязь с бережно обернутым в лазурную ткань мечом, висящим сзади, и снять с руки перчатку из тонкого атласа. Гнедой конь позади недовольно фыркнул, протестуя против столь своевольных действий своего хозяина, но эльф, не отрывая ладони от земли, второй рукой ласково потрепал животное по предусмотрительно склонившейся в ожидании похвалы морде.

– Тихо, друг. Не спугни. – Голос, прозвучавший в застывшем лесу, оказался лишенным всякой мягкости или ласки, но конь, привыкший к такому говору, благодарно ткнулся мордой в крепкую спину хозяина и тут же отошел на два шага назад, чтобы не мешать.

Обладатель столь грубого, по эльфийским меркам, голоса тем временем повернулся вполоборота, стремясь определить положение своей цели, чей отзвук эмоций донес до него тихий шелест зеленых листьев и шепот высоких сосен. На один миг время застыло, казалось, для эльфа в этом мире не осталось ничего, кроме биения двух сердец – его собственного и того, за кем он охотился. Еще через мгновение биение сердец слилось в едином ритме, и охотник улыбнулся – теперь он сумеет его настичь. Но как только взгляд эльфа устремился в нужном направлении, преследуемый ощутил, откуда исходит опасность, и бросился прочь. Охотник столь же быстро осознал, что непостижимым образом спугнул свою цель.