Дэйв Дункан - Красно-розовый город Страница 26

Он отвернулся от нее и посмотрел на Киллера; лицо его потемнело. Чьи-то когти простучали по крыше, но они не обратили на них внимания.

– Я уже говорил тебе, что тоже недостоин был Меры, – сказал он. – Я никогда не рассказывал об этом, да и сейчас не хочу, но мне часто кажется, что многие в Мере… – Он замолчал.

– За что его прозвали Киллером? – спросила она, чтобы нарушить тишину.

Джерри рассмеялся:

– Это я его так прозвал. Звучит немного похоже на «Ахиллес», вот и все.

Ему понравилось, и он настоял, чтобы его так называли. Он во многих отношениях совсем мальчишка. Он дитя юной цивилизации. Античные греки были сборищем драчливых детей. Даже их великие философы на поверку во многом похожи на детей. Не веришь? Разве их страсть задавать вопросы не детская?

Вся их страсть к бахвальству, к дракам, к наготе напоказ, их гомосексуальность в конце концов – это же черты юношеского характера.

Вспомни их богов – сборище вздорных рогатых извращенцев.

– Никогда об этом не думала, – призналась она. Шум за стеной поутих, а может, она просто привыкла.

– Вряд ли они все были такие же несносные, как Киллер, – кивнул Джерри.

– Киллер – это совсем уж крайний случай. Люди не меняются в Мере, Ариадна.

Внешне они становятся моложе, по мере того как разглаживаются морщины, отрастают заново утраченные зубы и волосы, но натура их не меняется с того момента, как они оказываются там. Я попал туда в тридцать лет, и мне до сих пор тридцать. Мне далеко до юношеской дикости Киллера, но мне никак уж не семьдесят. В Мере ты многому учишься, но старше не становишься. Киллер – мальчишка с четырехсотлетним опытом. Я все думал сегодня ночью, какой бы неоценимый партизан из него вышел.

Он оплакивает друга, подумала Ариадна. Киллер, наверное, оплакивал бы своего друга не менее искренне, но не совсем так. Должно быть, его дружбу заслужить гораздо проще, чем дружбу Джерри Говарда, – дружба Джерри глубже, драгоценнее и ранимее.

– Ты упоминал отца Как-там-его… в общем, старика.

– Это правда, – сказал он. – И еще есть китайский мандарин, которого спасли вскоре после меня – Ши Лю. Почти мой ровесник, из времен правления династии Танг. Он постепенно старел, и сейчас ему на вид около семидесяти; подозреваю, что таким он и останется. – Он улыбнулся, увидев ее удивление.

– В его культуре ценится возраст, вот он и стал таким, каким ему хотелось стать. Отец Юлиус во многом похож на него. Он видит себя пожилым пастырем, охраняющим свое стадо, так что его внешность тоже не меняется. Мой добрый друг Жервез похож на Бенджамена Франклина. Не во все времена юность считалась достоинством. И потом, всему существуют пределы, даже в Мере.

Мужчина или женщина, спасенные в преклонном возрасте, уже не станут молодыми, хотя здоровья и сил у них не меньше.

Теперь за стеной кто-то подвывал на разные лады. Что-то настойчиво стучалось в дверь.

Нет, она должна продолжать разговор, иначе ей не справиться с паникой.

– Расскажи мне про Киллера. Почему тебе так важно знать дату его рождения?

Он покачал головой и нахмурился, и на мгновение ей показалось, что он не хочет говорить о друге. Потом он чуть заметно пожал плечами.

– Пока это все только догадки. Он – феспианец.

– Ты хочешь сказать, он актер?

– Нет, – улыбнулся Джерри. – Драму и в самом деле изобрел человек по имени Феспис, из-за чего актеров и называют иногда феспианцами. Но так зовут еще жителей Феспий – города к северо-западу от Афин. Ты знакома с историей Греции?

– Не очень, – призналась она.

– Слышала про Фермопилы? Четыреста восьмидесятый год до нашей эры.

После Марафона это вторая дата в европейской истории, если не считать мифических дат вроде основания Рима.

– Персия? – неуверенно предположила она.

– Верно. Император Ксеркс вторгся в Грецию и был остановлен в Фермопильском ущелье спартанцами. Они погибли все до единого, не отступив перед бесчисленными полками Ксеркса, и даже так персы победили только благодаря предательству других греков.

Он помолчал, и она вдруг поняла, что в Мере история должна ощущаться совсем реальной. Возможно, там можно встретить очевидцев всего – эпидемии Черной Смерти или крестоносцев, поговорить с участниками всех великих сражений. Киллер? Он родился в пятисотом до нашей эры, а Фермопилы датируются четыреста восьмидесятым, когда ему было около двадцати.

– Один спартанец избежал битвы, – продолжал Джерри. – Его отослали с донесением, и он не участвовал в бою и не погиб с товарищами.

– Киллер?

Он раздраженно мотнул головой.

– Нет, я же сказал, что он из Феспий, не из Спарты. Так вот, этот спартанец был охвачен таким стыдом, что покончил с собой. Нет, ты только представь себе, Ариадна! Ведь не его вина в том, что он остался в живых.

Любой из нас радовался бы этому, и его друзья и близкие только поздравили бы с таким избавлением, но для спартанца это оказалось позором, которого он не смог вынести.

В комнате неожиданно возникла Мейзи – темная фигура в неверном свете керосиновой лампы. Она стояла, глядя на распростертого Киллера и теребя пальцами бусы.

– Дети уснули, – сказала она. – Во всяком случае, они не шевелятся.

– Спасибо, Мейзи, – вздохнула Ариадна. – Большое спасибо. Я тут, видишь… вся в крови извозилась – я решила, что только напугаю их, если приду.

Мейзи рассеянно кивнула, не сводя глаз с Киллера.

– Он умер?

– Нет, – поднял голову Джерри. – Жезл спасет его.

Она снова нерешительно кивнула.

– Это и есть та штука, которой вы поднимали мою сумочку? Она была невидима?

– Его видят только те, кто поверил в Меру, поскольку это частица Меры, – ответил Джерри. – Вы его видите?

Она явно видела жезл, но вместо ответа только перекрестилась.

– А Грэм и тот, другой?

– Лежат связанные в соседней комнате, – ответил Джерри. – Посидите с нами, Мейзи.

Она пробормотала что-то насчет детей и ретировалась в спальню; шок до сих пор не отпустил ее.

Это верещание за стеной… они должны продолжать разговор.

– Ты начал рассказывать про Фермопилы…

– Да, – кивнул Джерри. – Спартанцы, как бы мы сейчас сказали, имели отличную прессу. Упомяни Фермопилы, и все вспоминают про Спарту. Однако там погибла тысяча греков, защищавших Грецию от персидского нашествия, – триста спартанцев и семьсот феспианцев.

Вот оно что. Человек, лежавший у ее ног, мог сражаться при Фермопилах – второй дате в европейской истории. И самое смешное, что она в это верила.

– Всего тысяча человек со всей Греции, – продолжал Джерри. – А что остальные? Некоторые продались неприятелю, но знаешь ли ты, чем занималось большинство в этот день? Олимпийскими играми! Нет, я не шучу. Теперь понимаешь, почему я думаю о них как о детях?