Тайны Кипеллена. Дело о благих намерениях - Ольга Васильченко Страница 22

— Что, опять Вильку не угодил? — хмыкнула я.

— Вот ещё! — насупился домовой. — Все равно окромя тебя никто эту дрянь так варить не умеет, чтоб ему нравилось!

По чести сказать, с кавой у Проньки не ладилось, уж не знаю почему. Пришлось самой становиться у плиты, глядя, как домовой колдует над сковородой и на тарелке растет горка блинов. Фу… Терпеть их не могу! Но из уважения к Пронькиным стараниям один съела.

— Давно пан капитан уехал?

— Дык, почитай час уж как… — домовой ловко перевернул очередной блин, — приказал тебя напоить, накормить — тока ты же ничего с утра не лопаешь окромя смолы этой поганой. Вот уж спелись на мою голову, с ложкой за вами бегай! И экипаж вызвать до Школы…

— Ещё что говорил?

— Что тебя в Школе энтот рыжий обормот ждать будет, Марек, вот!

Я машинально кивнула, допивая каву. В общем-то Вильк и вчера не должен был ехать в Школу, но Ремиц поднял хай... кстати, о птичках! Ремиц, Ремиц… во что нас хочет втравить куцев алхимик? Если уже не втравил. Нужно срочно осмотреть ту штуковину, которую он мне отдал… И зачем фею понесло колдовать в лавке?

Домовой брякнул сковородой о плиту, привлекая мое внимание.

— Экипаж-то вызывать?

— Вызывай! — тряхнула я головой.

Портреты сами собой не нарисуются. Да и лавку надо открывать. Вчера и так простой был из-за проклятущего Тролльего рынка. …и нужно что-то делать с Кукусильдой, будь она неладна! Эта гадина не успокоится. А мне всё же хотелось получить назад свои деньги и книги, которые отобрала противная купчиха. Да и к Адель стоит наведаться — письмо старухи Скворцонни не шутка. Вот уж не было печали. Да, и не забыть бы найти подарок для Балта к дню Конца года. До Праздничной недели всего-то ничего осталось.

Экипаж подкатил к Школьным воротам, когда призрачное солнце уже изрядно выбралось из-за подернутого зимним маревом горизонта. На пороге привратницкой, шмыгая покрасневшим носом, топтался Марек, сжимая под мышкой растрепанную папку, из которой торчали желтоватые уголки бумаги.

«Даже инвентарем для художника озаботился, молодец какой», — с легким сарказмом подумала я, спрыгивая из кареты на землю. Брр, холодно! И скользко! Ноги поехали на обледенелой брусчатке, так что пришлось вцепиться в дверцу обеими руками.

— Панна, панна! — Марек замахал руками, едва не выронив папку, и поспешил ко мне.

— Доброго утра, пан дознаватель, — хмыкнула ваша покорная слуга, выравниваясь, и делая осторожный шажок в сторону крыльца. — За глинтвейном не сбегаете? Холодно нынче — жуть. Да шучу, шучу, — фыркнула я, вдоволь налюбовавшись побледневшим и перекосившимся лицом Марека, видно, наши приключения в Зодчеке были ещё свежи в его памяти. — Пан капитан ничего не просил на словах передать?

Марек отрицательно замотал головой, отчего вновь едва не уронил папку. А я доковыляла до привратницкой, отобрала у него бумагу и бесцеремонно постучала в двери. А что тянуть куця за копыта? У меня иных дел тоже хватает.

На порог выглянул сутулый немолодой уже пан в серой свитке и подслеповато сощурился на меня. Иногда мне кажется, что некоторые люди живут вечно. Школьный привратник пан Котек, например… Он сидел в каморке у ворот не только всем мои десять лет учебы, но и задолго до того, наверняка застав студентами-младшекурсниками ещё моих родителей. И память на лица у старика была поистине невероятной.

— Доброго утра, пан Котек.

— О, де Керси? Ты что ль от стражи рисовальщицей? — старик прищурил один глаз, став и вправду похожим на видавшего виды котищу. — Вроде же должна у покойника Франца в лавке подвизаться…

— Подвизаюсь, — не стала отрицать я, — стража — это разовый наём. У них художника вчера книга в Школьном дворе покусала, так пока он руку залечивает, придется подсобить.

— Да, вчера тут мракобесие творилось, куда хлеще, чем ты вместе с Мнишековой дочкой устраивала.

— Кхм, — ваша покорная слуга смущенно кашлянула.

Ну да, было дело… да и не только с Делькой. У нас вся группа подобралась шкодная. Чего мы только не устраивали. Магистр Никол не знал за что хвататься за голову или за ремень.

— Так и заходи внутрь, и пан стражник пусть заходит, чего руки морозить на дворе. Всех шестерых пришлецов живо опишу. Чай у тебя время-то не казенное…

Шестерых? Вильк же говорил о трех портретах… может напутал? Он вчера был малость не в себе. Ну да ладно, стребую разницу шоколадом. Я втиснулась в привратницкую вслед за паном Котеком. Раскрыв отобранную у Марека папку присела на трехногий табурет и приготовилась внимать. Рассказывал привратник живописно, иногда заглядывая ко мне в листы и ворча: «…Брови, брови ей погуще, чего ниток навела, это ж не бархатная роза, а злыдня захожая. А мальцу нос картошкой и конопух погуще, а вот этому шрам на роже и бородавку на руке… Как руку не рисовала? А надо рисовать, коль у него там такая пакость, по которой опознать можно!»

— Хорошо, — за час нашей возни я уже взопрела и хотела, как можно быстрее покончить с криминальными мордами, выходившими из-под карандаша.

Рожи, кстати, действительно были мерзкие, недобрые. Дар живописца — палка о двух концах: мы отлично передаем на бумаге ощущения, взгляды и прочие околодуховные штуки, но для этого приходится брать чужие эмоции полной горстью. А кто захочет намерено лезть в такую выгребную яму? Ведь далеко не всегда человек испытывает радость и счастье, куда чаще ему паршиво от того, что вновь крутит суставы на погоду, а то и ещё что похуже. Поэтому, обычно, портреты и не рисовала, предпочитая более спокойную книжную иллюстрацию. И когда наконец закончила — вздохнула с облегчением. Как оказалось — рано.

Стоило нам с Мареком выйти на улицу, на горизонте показался треклятый Габриэль Ремиц, да не один, а в компании такого же мерзкого хлыща, а может и не такого… может даже хуже. Холеное лицо алхимика то и дело нервно подергивалось, да и беседа, похоже была далека от мирной. Увидев нас, собеседник Габа подобрался и порысил к привратницкой.

— Вильк? Капитан Вильк? — он навис над вздрогнувшим Мареком.

Я же продолжила беззастенчиво разглядывать незнакомца, чисто с профессиональным интересом — был в его холеной внешности какой-то невидимый глазу изъян. Ни высокие скулы, ни нос с горбинкой, ни темные выразительные брови