Генри Олди - Кабирский цикл Страница 101

Ехали до самого заката.

Когда начало темнеть — разбили лагерь. Ни шуток, ни разговоров, ни Бесед. Люди молча поужинали и, выставив дозор, забрались в шатры.

Я лежал рядом с Чэном. Его правая рука покоилась на мне.

Мыслей не было. Только гулкая звенящая пустота — одна на двоих.

Сон долго не шел.

Потом пришел.

Тот самый сон.

А потом мы проснулись.

…Заррахида с Саем, равно как и Коса, в шатре не было — мы с Чэном отыскали их снаружи, где они предавались обычному занятию: оба Блистающих (Сай уже понемногу начал перенимать замашки эстока) и деятельный ан-Танья всячески распоряжались.

Причем распоряжались сразу всем: приготовлением завтрака для Придатков, свертыванием лагеря, седланием лошадей, и так далее, и тому подобное, не считая множества разных мелочей. Распоряжения шли, разумеется, от имени Высшего Дан Гьена и Высшего Чэна Анкора. Мы с Чэном их всемерно одобрили (про себя!) и принялись наблюдать за всей этой суматохой, изображая снисходительное удовлетворение расторопностью своих дворецких.

Благодаря тому, что мы молчали и ни во что не вмешивались, отряду весьма быстро удалось продолжить путь.

Нас по-прежнему вела семья Метательных ножей; Чэн скакал бок о бок с их Придатком, знахаркой Ниру. Слева, сразу за узкой полоской полей, по краю которой мы ехали, возвышались скалы, справа — подступала изрытая оврагами, иссохшая и покореженная земля.

Еще не Кулхан, но уже — почти.

Почти.

Это только в Беседе почти не считается…

Проехать, как я понял, можно было только здесь — и я старался не думать о том, что будет, если дичь давно ушла от преследования.

Поля вскоре закончились, начались унылые солончаки, безрадостно-одинаковые, а за ними просматривалась гряда песчаных барханов.

Мохнатая неказистая кобылка, на которой ехала Ниру с ножами Бао-Гунь, остановилась.

— Вон граница песков Кулхан, — неторопливо звякнул верхний нож.

Я выскользнул из ножен и взмыл над головой Чэна.

Вскоре наш растянувшийся отряд собрался вокруг нас.

— Они должны были выйти именно сюда? — осведомился Чэн у Ниру.

— Да, — коротко отозвалась та. — И пришли тоже отсюда.

— Тогда снимаем поклажу и осматриваем окрестности. Глядишь, отыщутся какие-нибудь следы…

Пока коней освобождали от тяжести свернутых шатров, провизии и бурдюков с водой, мы с Чэном подъехали к Асахиро и Но-дачи.

Кстати, только сейчас я сообразил, что Обломок за всю дорогу так и не произнес ни единого слова.

— Как ты думаешь, Но, где их искать? — негромко поинтересовался я.

И увидел, как Дзю глядит куда-то в сторону, высовываясь у Чэна из-под локтя.

— Не надо их искать! — громко и отчетливо заявил Дзю.

И уже тише добавил:

— Вон они… сами нашлись.

Это и были первые слова шута за истекшие двое суток дороги.

…Облако глухо ворчащей пыли неслось на нас. Нет, не неслось — расстояние было довольно-таки большим, и поэтому казалось, что облако просто разрастается, вытягиваясь поперек собственного пути, выгибаясь краями навстречу нам, словно буро-ржавый Чань-бо устремлял вперед свой полумесяц…

— Ориджиты, — бросил Асахиро.

— Кто? — не оборачиваясь, спросил Я-Чэн.

— Дети Ориджа. Племя такое…

— Откуда знаешь?

— Вижу…

И он замолчал.

Не знаю, что там видел Асахиро — ни я, ни Чэн ничего толком разобрать не могли. Напряжение, копившееся во мне с недавних (или давних?) пор, заставляло меня звенеть, подобно струне чанга в ожидании прикосновения умелых пальцев чангира, и я лишь недоумевал — почему мы медлим, почему ждем, почему?!..

И запоздалое понимание обожгло меня пламенем невидимого горна.

Все они — Тусклые, Блистающие, Заррахид, Но-дачи, Кунда Вонг, Сай, Пояс Пустыни, Мудрый Чань-бо, восьмерка метательных ножей из сожженной деревни…

Все они — люди истины Батин, Кос, Асахиро Ли, Фариза, Эмрах ит-Башшар, Матушка Ци, выгоревшая изнутри знахарка Ниру…

Все они ждали моего приказа.

Их судьбы, помыслы и желания, их пути — всех и каждого в отдельности — как полосы стали в общем клинке, сошлись к единому острию, и острием этим по воле случая был я, Мэйланьский Единорог!

Не самый старший, не самый опытный, не самый мудрый — но возможности выбирать или сомневаться мне не оставили.

— Живой, я живые тела крушу; стальной, ты крушишь металл, И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!..

Я вылетел из ножен, дети Ориджа сразу стали ближе; и земля вокруг нас задрожала.

Примерно в сотне выпадов от места нашей стоянки и в двух сотнях от холма, с которого мчались шулмусы, лежал огромный валун — глыба выглаженного солнцем камня в человеческий рост.

Вот у него-то мы и встретились.

Сейчас, когда я вспоминаю об этом, когда лава, кипевшая во мне, подернулась пеплом и коркой времени, я понимаю: судьба еще до начала боя, до первого звона и первой раны, рассмеялась своей удачной шутке и выгнулась от удовольствия.

Мы, дети Кабира, Мэйланя, Харзы, искушенные в бескровном искусстве Бесед, мы собирались убивать без пощады и сожаления; и в то же время надвигающаяся Шулма собиралась взять нас живыми!

Воистину: не хочешь жертвовать собою — не рвись Беседовать с судьбою…

Не рвись еще и потому, что после, спустя один день или по прошествии многих лет, в памяти не остается связной картины случившегося, как если бы кусок твоей жизни был небрежно скомкан, изорван и пущен по ветру. Любую из Бесед своей жизни я, если сильно захочу, могу вспомнить, вспомнить подробно и обстоятельно, а вот бой с детьми Ориджа у песков Кулхан — не могу.

Так, обрывки, осколки, отголоски… эхо, пыль, лязг, крики, прыгающая земля, скрежет…

Вот — навстречу летят какие-то веревки с петлями на конце, и огромный изогнутый клинок Но-дачи чертит воздух косыми взмахами, рассекая витой волос.

Вот — короткая литая булава с глухим уханьем выбивает Фаризу из седла, и над упавшей девушкой пляшет буланая кобыла, на спине которой пляшет оскаленный Эмрах ит-Башшар, в чьих руках пляшут Пояс Пустыни и подхваченная на лету Кунда Вонг; и пляска этого взбесившегося смерча подобна… не знаю я, чему она подобна, а придумывать не хочу.

Вот — спешенная Матушка Ци прижалась спиной к валуну, и лопата забывшего о мудрости и невозмутимости Чань-бо безостановочно подсекает ноги отчаянно ржущих лошадей, шарахающихся в стороны от звона бубенцов и мелькания лент.

Вот еще — знахарка Ниру прямо с коня прыгает на валун, и шесть метательных ножей, один за другим, с пронзительным воплем летят в гущу схватки, и вокруг меня на миг становится просторно, — но лишь на миг, а Ниру с оставшимися двумя ножами соскакивает с валуна, становясь рядом с задыхающейся Матушкой Ци…