Макс Фрай - Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля Страница 93

Эмма, Мармла, Эльза, Цесла, Ида и Анна. Все листы тетради расчерчены на шесть узеньких вертикальных полос. Ээ считает, что старушки сошли с ума. Старушки уже давно живут в этой квартире впятером - три из них, как ему помнится, друг другу кузины, еще две - чьи-то стародавние подруги, возможно, когда-то забежавшие на чай побалагурить; остаться в гостях навсегда - обычное дело в таком возрасте. Держатся они прекрасно: пекут пироги, слушают радиоприемник и смотрят по телевизору передачи о животных и черно-белые фильмы про инопланетян, иногда высаживают в садике около дома цветы или поливают деревья, отлично варят кофе и очень тепло относятся к Ээ. Они интеллигентны, они не расспрашивают его, почему он живет один и был ли он когда-нибудь раньше не один; с ними можно побеседовать о Боге или о книгах Достоевского, что для Ээ по сути одно и то же; они прекрасно следят за собой и деланно хихикают от неповоротливых комплиментов Ээ. Они ему очень нравятся. Возможно, он ценит их дружбу даже больше еженедельных выездов на рыбалку с сотрудниками. Тем не менее старушки сошли с ума.

Потому что их iпятероi, а они думают, что их шестеро.

И несмотря на их практически ежеутренний обмен ролями, именами и даже функциями (лимонный пирог авторства Эльзы в образе худышки с буклями ничем не уступает лимонному пирогу Эльзы-следующего-дня, толстенькой плаксивой брюнетки, которой раньше была, допустим, Ида), они обладают фиксированными именами: Ээ видел, как они ходят получать пенсию, у каждой есть свой собственный паспорт с именем. Или они ими меняются? "Покажите мне паспорт пропавшей Иды", - говорит он невыносимо звонким апрельским утром, размешивая в кофе густую, гигантскую каплю малинового меда, наваренного свежепропавшей утренней жертвой, как мы теперь понимаем, на прощание, из своего скорбного чувства предвидения и некоего количества цветов и ягод. "Она ушла с паспортом", - поджимает накрашенные гуашью губы вздорная, задумчивая Эльза, на этой неделе живущая исключительно телесериалами (гуашь осталась со вчерашнего вечера, когда все пятеро - ох, простите, милые подруги мои, - шестеро, шестеро, шестеро, шестеро, шестеро, шестеро - играли в театр и показывали осоловевшему от круглосуточной весенней рыбалки Ээ какие-то надуманные батальные сцены из, уверяли они, Шекспира). Если уж человеку суждено пропасть, думает про себя Мармла, то он пропадает вместе с паспортом, какая ирония судьбы. Ее мысль бьется, как крошечная птица, в чашечке Ээ, и он выпивает ее до дна, морщась от ощущения какой-то бесхитростной, абсолютной в своей искренности, ложности всего происходящего.

Ээ раскланивается с ними в подъезде и обещает непременно найти Иду-медиума, Иду-кудесника, мучающуюся предчувствиями скорой смерти Иду найти где-нибудь на пустынном хайвее, растерзанную воображаемыми танками. Ему неловко из-за того, что он спрашивал Идин паспорт. Разумеется, понимает он, на их реальную жизнь эти паспорта никакого влияния не оказывают. Скорей всего они вынимают их из пыльных чайных шкафчиков исключительно в честь пенсионных праздников и, не сверяя фотографии, все впятером выбегают из дома, облаченные в парадные белые шляпы, сплетенные кем? Кто из них лучше всех плетет пляжные шляпы? К черту, Ээ не может вспомнить, они ему предельно симпатичны, но кто из них сегодня кто, а кто из них сегодня исчез навсегда - вещи, которых он не в силах уразуметь.

Да и всю вышеописанную концепцию, если честно, он выводил на протяжении целого года. До этого ему казалось, что:

а) старушки затеяли какую-то веселую игру в исчезновение;

б) у них старческая амнезия (версия очень вероятная: на его дурацкие, как он потом понял, шутки в духе "А вы помните, как на прошлой неделе Эльза уже пропадала в качестве больной артритом и мучающейся от оторвавшегося тромба бабушки-смертницы?" они смертельно обижались - смотрели на него такими цепкими, возмущенными лицами, что Ээ даже опасался, что они в отместку начнут пропадать парами-тройками);

в) кто-то из них на самом деле исчез, и пора бить тревогу (к счастью, эта теория продержалась крайне недолго);

г) он в принципе очень одинок; возможно, ему следует завести собаку, невесту или аквариум с говорящими червями;

д) про червей он написал предыдущей ночью, когда был очень пьяный, - ездили на озеро наблюдать нерест, что-то пили, жгли костер, а потом все разъезжались, уже утром, к своим женам и детям, и притворно злились: вот мне моя задаст, а! А мне ничья не задаст, записал Ээ той ночью прямо под червями, мне ничья - в смысле, я сыграл с небытием в какую-то нехорошую игру, и теперь ничья, мне полная ничья.

Закончилось все это в конце апреля, в день рождения Шекспира. Ида тогда собиралась ставить небольшой домашний спектакль "Жить и умереть в один день" по собственному сценарию, интерпретирующему жизнь и увлечения великого британского драматурга (Шекспиром и театром в принципе увлекались то Ида, то Цесла, с опасным безразличием и даже каким-то бесшабашным задором меняясь творческими биографиями). По всему подъезду были расклеены афиши, которые Ээ помогал Иде раскрашивать и украшать бумажными цветами (Ида - специалист по бумажным цветам, записал он перед сном в своей тетради, в разбухших хитросплетениях которой он уже не пытался разобраться, но по привычке записывал всю информацию о новых привычках и интересах своих туманных, непостоянных подруг) в ту ужасную ночь, когда Мармла пошла в магазин за скотчем и пропала навсегда (в данном случае "навсегда" обозначало душный, опасно августовский вечер 22-го апреля). "Навсегда в любом случае длится один-единственный вечер, просто этот вечер никогда не заканчивается", - записал он чуть ниже, зная, что никогда не перечитает ни одного собственного слова, и лег спать, распахнув все форточки.

А утром исчезла Эмма.

Хотя вообще-то по всем правилам была очередь Анны.

Что-то здесь не так, понял Ээ, когда пришел к ним на кофе и узнать, как дела со спектаклем и много ли соседей пожелало приобрести билет (цена была символическая - какие-то фрукты, возможно, конфеты или дешевый грушевый чай в пачках, продающихся за углом на восточном базарчике).

"Эмма ушла и..." - подумал Ээ, но Эмма не ушла, Эмма была здесь, рядом, он чувствовал ее хрипловатое дыхание (когда-то Эмма злоупотребляла курением трубки), но не понимал, где она сейчас, кто из них Эмма, и это неожиданное неумение отличить, разобраться, его подкосило, как предательство.

"Прекрасный, замечательный день!" - напевала Цесла (???), копошась у плиты.

- Эмма ушла? - тихо спросил он, трогая ладонями скатерть.

Они загалдели, никто не ушел, вы что, мы все тут, все в порядке, дорогой Ээ, вот, собственно, и печенье готово, это, между прочим, именно что Эммочкино фирменное печенье в виде различных птиц, она в юности была орнитолог, а потом стала просто любитель птиц, такое иногда случается, когда мы предаем свои научные интересы, мы потом обречены их до глубокой старости выпекать, грустное дело, да.