Доктор для следователя - Алиса Север Страница 8

Но одних трав было мало. Пришивая разорванную мошонку местному козловоду (несчастный случай при попытке подоить не того животного), я с тоской осознала, что мои продезинфицированные ножницы и кухонный нож — издевательство над хирургией. Мне нужны были настоящие инструменты.

Именно это привело меня однажды утром в кузницу Фрола. Грохот молота и жар раскаленного металла встретили меня у входа. Кузнец стоял спиной, выбивая ритм на пруте раскаленного железа. Он обернулся, увидев меня, и в его глазах мелькнуло привычное удивление, смешанное с настороженностью.

— Хозяйка, — коротко кивнул он, откладывая молот. — К пиву еще не готово. Или дело есть?

— Дело, — подтвердила я, подходя ближе. Я достала из складок платка листок бумаги, на котором углем были нарисованы схематичные, но точные изображения скальпеля, хирургических зажимов разных размеров, пинцета и иглы для сшивания ран. — Мне нужно это. Из хорошей стали. Острое, как бритва, и прочное.

Фрол взял листок, его густые брови поползли вверх. Он долго изучал чертежи, водил грубым пальцем по контурам.

— Странные штуки, — наконец произнес он. — Не для скота, это я вижу. Для людей?

— Для людей, — твердо сказала я. — Чтобы резать аккуратно и сшивать ровно. Сможешь?

Он посмотрел на меня, и в его взгляде читалось сложное борение чувств: недоверие, любопытство и просыпающийся профессиональный интерес.

— Сталь нужна особая, — пробурчал он. — Мелкая работа. Тонкая. Это дорого.

— Я заплачу, — сказала я, не моргнув глазом. — Или рассчитаюсь пивом и хлебом на полгода вперед. Выбирай.

Фрол хмыкнул, снова глянул на чертежи.

— Ладно. Попробую. За пиво. Интересно же, на что тебе эта... колючка. — Он ткнул в рисунок иглы.

— Чтобы сшивать людей, а не мешки, — пояснила я.

Он покачал головой, но в уголках его глаз собрались морщинки — подобие улыбки.

— Чудит баба. Придешь через неделю.

Возвращаясь в трактир, я чувствовала смесь трепета и решимости. Инструменты — это только начало. Нужны были бинты, нужно было наладить дистилляцию спирта для надежной антисептики, нужно было учиться, учиться и учиться заново, но уже в условиях этого мира.

Мой «кабинет» рос на глазах. В углу подсобки стоял небольшой шкафчик с полками, где теперь в идеальном порядке располагались пузырьки с настойками, свертки с травами, рулоны чистейшей (насколько это было возможно) льняной ткани. Я сшила себе несколько простых, но функциональных халатов из плотной ткани, которые можно было легко стирать и кипятить.

Ко мне теперь шли не только в экстренных случаях. Приходили женщины посоветоваться о детских недугах, старики с хроническими болями. Я училась слушать, задавать правильные вопросы, ставить диагнозы без аппаратуры, полагаясь на пальпацию, перкуссию и старый добрый осмотр.

Однажды ко мне пришла молодая девушка, дочь Геннадия, с жалобами на боли в животе. Осмотр подтвердил мои догадки — обычный цистит, усугубленный скудным питанием и тяжелой работой. Я назначила ей отвар из толокнянки, покой и обильное питье. Через несколько дней она пришла снова — румяная, улыбающаяся, с пирогом, испеченным ее матерью.

— Спасибо, хозяйка, — сказала она, и в ее глазах светилась не просто благодарность, а доверие.

В этот момент я поняла: я больше не просто «знающая». Я становлюсь своей. Не чужой и строптивой трактирщицей, а частью этого мира, его плоти и крови. Моими руками я не только наливала пиво, но и врачевала его раны. И в этом странном, двойном призвании была невероятная, горькая и прекрасная правда.

Однажды ко мне притащили на самодельных носилках молодого парня с артефактного депо. Отказал стабилизатор на рудоподъемнике — и ему раздробило ногу. Кость торчала из раны, дело пахло гангреной и ампутацией.

— Ничего не поделаешь, хозяйка, — мрачно сказал Геннадий, помогавший нести его. — Резать надо. Иначе помрет.

Все смотрели на меня. В этих взглядах была не надежда — отчаяние. Они привыкли, что такие травмы — приговор.

Я осмотрела рану. Сложный оскольчатый перелом. Без рентгена, без антибиотиков, без нормального обезболивания. Риск заражения — огромный. Но ампутация в этих условиях — почти верная смерть от сепсиса.

Нет, — пронеслось в голове. Я не для того вернулась к практике, чтобы сразу сдаваться.

— Не резать, — тихо, но четко сказала я. — Будем собирать.

Я отправила Геннадия за самым крепким самогоном, что был в деревне, для «анестезии». Велела начисто вымыть пол в подсобке и принести все чистые тряпки. Пока парень напивался до беспамятства, я прокипятила инструменты и приготовила шины из подручных материалов.

Операция длилась несколько часов. Я работала при свете трех ярких лучин, с трудом различая мелкие осколки в кровавой каше. Мои пальцы, привыкшие к тончайшим манипуляциям, дрожали от напряжения, но делали свое дело. Я совместила обломки кости, зашила рваные мышцы и кожу, наложила шину.

Когда все было кончено, я вышла из подсобки, вся в крови, с трясущимися руками. Родственники парня смотрели на меня, затаив дыхание.

— Шанс есть, — хрипло сказала я. — Небольшой. Теперь все зависит от ухода и от его организма. Меняйте повязки каждый день, точно как я показала. Рана должна дышать, но быть чистой.

Я не была уверена в успехе. Но я дала ему шанс. И все в этой комнате понимали это.

На следующее утро трактир был полон. Но люди пришли не только за пивом. Они принесли кто курицу, кто мешок картошки, кто рулон добротной ткани. Молча клали на прилавок и уходили. Это была не плата. Это было признание. Благодарность за то, что я бросила вызов судьбе.

Даже Фрол-кузнец, проходя мимо, кивнул мне с уважением. Моя «странность» и «неженская» твердость обрели новый смысл. Я была не просто чужой и строптивой. Я была полезной. Нужной.

Вечером я сидела одна, глядя на груду приношений. Деньги в кассе были важны. Они означали независимость. Но эта немая благодарность значила нечто большее. Она означала, что я нашла здесь не просто точку опоры. Я нашла почву. Я пустила корни.

Глава 12

Туман того утра был не просто сыростью, а плотной, молочной пеленой, вязкой и неподвижной. Он заглушал звуки и искажал очертания, превращая знакомый двор в подобие потустороннего ландшафта. Я вышла, как обычно, с ведром, чтобы набрать воды из колодца. Воздух был спертым, и в нем витал странный, сладковатый запах, который резанул ноздри — не резкий, но чужеродный, как запах