Перекресток одиночества-4: Часть вторая - Руслан Алексеевич Михайлов Страница 60

— И все же…

— И все же лисы кур воруют — буркнул мужичок и ткнул меня локтем в бок — Я Тимофей. Прозвище Синька и это не потому что рубашка синяя. Смекаешь?

— Смекаю — улыбнулся я, не торопясь поднимать стопку.

— Ты Синька его давай не спаивай! — вмешались с другой стороны стола — Дай человека поспрашивать! Тихон!

— Слушаю?

— Ну как там?

— В келье тюремной? — выдержав паузу, я тихо покачал головой — Довольно страшно, врать не стану и цену себе накручивать не буду. Немало времени я там как в тумане провел. Целые недели пролетели, а я их и вспомнить не могу.

— Бывает — вздохнул Синька и сделал большой глоток чая — И меня также случилось…

— Бытие в кресте непростое, конечно — кивнул задавший вопрос старик и махнул рукой будто мухой отгоняя — Но мы там все побывали, годы провели и тема эта нам неинтересна. Ты давай про другое!

— Про другое? — я с взглянул на него с искренним недоумением.

— Про Землю нашу! — пояснил старик и прихлопнул ладонью по столу — Про Родину нашу! Как там бытие идет? Что нового? Какие свершения и достижения? От чего лечат да чем калечат? Самолеты как быстро летать начали? Не запретили ли водку снова? Нам все интересно! В наши времена ничего годами не менялось — а сейчас, если слухам верить, там каждый год мир с ног на голову переворачивается…

— Вот теперь понял — хмыкнул я, чувствуя, как с души сваливается тяжелый камень — Что ж… рассказывать придется долго…

— А мы никуда не торопимся! Ты главное говори погромче — а то стол длинный и глуховатых у нас прибавилось.

— И с чего начать?

— Давай про политику проклятую!

— Лучше про колхозы!

— Какие колхозы, дурень? Они тридцать лет назад кончились вместе с председателями!

— Тогда про машинерию сельского хозяйства!

— Да ему-то откуда знать? Не комбайнер же он!

— А вдруг!

— Пусть про кино расскажет! Говорят, на экранах царит разврат! Вытворяют мол там всякое — и даже не ночью, а прямо посреди дня!

Рассмеявшись, я успокаивающе поднял ладони и заговорил:

— Да я много чего знаю. У нас сейчас новостей так много, что только знай читай да смотри. И начну с описания разврата…

— Вот это тема! А про комбайны им потом отдельно расскажешь! Давай, Тихон! Рази про разврат!

А я, дурак, вопросов о крестах да чалках боялся. А народ вон что интересует — хотя оно и понятно, если так посудить.

* * *

В результате я больше часа рассказывал о новшествах Интернета, гаджетах, виртуальной реальности, возможностях современных автомобилей и обо всем том, что интересовало трудников огромных кухонь. На некоторые их вопросы, касающиеся родной планеты и родной страны, я ответить не смог — да и кто бы мог предугадать, что кому-то из них захочется узнать о судьбе некоторых из заседающих в президиуме двадцать пятого съезда коммунистической партии, текущем репертуаре Большого театра, цела ли еще Медвежья пещера у реки Печора и сколько сейчас платят посуточно трудящимся в составе геологических экспедиций.

В ночную смену меня отправили не одного, а вместе с Айтаном Ивановым, невысоким улыбчивым якутом, выпившим больше меня раза в два, но при этом твердо стоявшим на ногах, говорящим и действующем с трезвостью и взвешенностью. Восемьдесят четыре года назад он был рожден в поселке Бриндакит, откуда его семья позднее перебралась в Якутск. Там он с юношества выучился на сапожника, достаточно долгое время работал по специальности, из-за трагедии рано похоронил родителей и двух сестер, после чего решил круто поменять жизнь. Продал все и отправился сначала в солнечный город на две недели, где остановился в санатории по путевке, намереваясь отдохнуть, присмотреться и понять как тут вообще и что носят на ногах здешние люди. Но вообще жить он хотел в местах, где зимы не столь суровы как в родном краю, но все же достаточно длинные и снежные. Выбрать город не успел, да, впрочем, и отдохнуть тоже — на третий день угодил сюда после долгой беседы у пивной бочки с неприметным мужичком в серой кепочке. В тюремном кресте прижился легко — это ж разве холода? Ерунда, однако.

Пристрастился к чтению, выменивал книги какие удалось достать, сумел восстановить часть необходимого для любимого ремесла инструментария и принялся починять обувку сидельцев. Чинил вообще бесплатно или в обмен на материал какой-нибудь. Шил красивые домашние туфли с толстой кожаной подошвой — за них брал плату соразмерную. Научился шить жилеты, не раз приходилось перешивать шубы, не сосчитать сколько раз шил с нуля рюкзаки или вместительные сумки с длинным ремнем. Всему пришлось учиться самому. Годы шли и он думал так и помрет в кресте — не рассчитывал прожить все сорок лет, ведь все же скучно, а от скуки люди помирают. Но тут вдруг с ним связались, завязали через посредников разговор, намекнули на иной возможный исход судьбы… и так вот он оказался на тюремных кухнях. Здесь не скучно — много обязательной работы, затем разговоров. Опять же продолжает шить одежду, но пуще всего ценит возможность и дальше заниматься любимым делом — сапожным.

Толкая вместе со мной тяжело нагруженную тележку, бодрый старик чуть пьяно сверкал глазами и говорил, говорил, наслаждаясь моим вниманием.

— Мы ведь тоже как обувь, Тихон! Каждый человек как обувь — но не новая, а хорошенько так поношенная. А каждая обувь — как человек! Со своим началом, судьбой, жизненными превратностями и смертью.

— Хм… сравнить человеческую жизнь с парой ботинок?

— Конечно! Каждый человек и каждая пара обуви — как поэма! Мать, родившая дитя и с отцом воспитавшая — посылают в мир творение! Сапожник, что обувь создал по нужной мерке, будто поэму написал. Ведь тоже законченное творение — как не посмотри. И как не крути, но и судьбы схожи — какой-то человек каждому по душе, всем он хорош, а вот у другого характер тяжелый, с людьми неуживчив. И обувь также! Одна прямо как влитая сидит на ноге — мягко в ней, удобно. А другая там натрет, здесь колет, тут сдавливает… Разве не схожа обувь с людьми? Скажи! Только говори честно!

— Если честно… то не соглашусь — мягко произнес