Станция Вечность - Мер Лафферти Страница 42

Стиснув зубы, она ощутила приятный вкус раздробленной внешней оболочки.

«Я не тороплюсь. Просто пользуюсь ситуацией».

«Но почему именно сейчас?» – спросила Тина. В кои-то веки она выглядела не глупо, а очень даже хитро.

«Время пришло. Может, не для тебя, но это твой выбор. Я сделала свой. Мне нужна свобода, и раз уж дедушка уверен, что я хочу захватить трон, я не могу больше с ним оставаться».

Фердинанд посмотрел на нее, затем перевел взгляд на Тину. Стефания не ощутила между ними никаких, даже самых слабых, вибраций, но они все равно пришли к единому мнению.

«Пойдем в усыпальницу», – сказал Фердинанд.

«Вы мне поможете?» – удивленно спросила Стефания.

«Сама ты не справишься. Или ты на нас не рассчитывала?» – спросила Тина.

Стефания старалась не задумываться об этом. Скорее всего, в итоге она попросила бы Ксана, но отказываться от помощи друзей не собиралась.

На пути в усыпальницу Тина спросила:

«Раз твой дедушка так за меня волновался, что запер тебя на станции, почему он не запретил нам общаться?»

Смех Стефании эхом прокатился по коридору.

«Потому что я бы его не послушала, а ты уж тем более. Он так злился, что мы подружились. А когда вместе полетели на Землю – переволновался так, что у него закоротил движок».

Тина расхохоталась. «Значит, мы друзья?»

«Ну, видимо, да, – признала Стефания. – Идем быстрее. Время не ждет».

И дедушка продолжил хранить молчание.

14. Яблоко от яблони

Лавли Браун проснулась с жутким похмельем. Голова трещала, словно внутри пьяные подростки устроили гонки, то и дело врезаясь в стены и колотя по гудку. Пустой желудок выворачивало наизнанку, а к горлу подкатывала желчь. Что тут сказать – это похмелье точно входило в десятку самых жестких за всю ее жизнь.

И сны снились ужасные. Мэтти, лежащая на полу, испуганно протянув руки; Лавли, бросившаяся к ней; агония, пронзившая тело.

Но ни сны, ни похмелье не затмили другую боль. Левая ладонь пульсировала, и стягивающая ее белая перевязь резко контрастировала с темной кожей.

В дверь позвонили, и Лавли застонала. Какой идиот приперся к ней в девять утра в понедельник? Неужели не догадывался, что она на работе?

(Она была дома, конечно. Но никто же об этом не знал.)

Скатившись с кровати, она встала и пошатнулась.

Ровно двадцать секунд спустя в дверь позвонили еще раз.

– Черти, совсем намеков не понимают, – сказала Лавли, прижимая здоровую ладонь ко лбу. Легче не стало, зато вопреки всякому здравому смыслу голова заболела сильнее, стоило ей убрать руку, и она вернула ее обратно, просто держась за лоб.

Она вышла из спальни, прижимая левую руку к груди. Прошла через коридор, потирая лоб. Вышла на кухню и поморщилась, увидев царящий вокруг беспорядок. Из перевернутых пустых бутылок на столешницу капали алые капли вина. Она уже предвкушала, какой адской будет уборка, а ранний гость явно тут не поможет.

Впереди маячила входная дверь. К тому времени прошло еще двадцать секунд, и вместо звонка послышался уверенный стук.

Тук-тук-тук.

– Да слышу я, слышу, – проворчала она, а потом вздохнула и открыла дверь. – Что надо… – Но недовольство мигом испарилось, и за удивлением она забыла даже похмелье.

На пороге стояла низенькая старушка со светло-коричневой кожей, упругими седыми кудрями, обрамляющими строгое лицо, и темно-карими глазами, морщины вокруг которых открыто говорили о строгом характере. Одета она была в коричневое пальто, застегнутое под горло, а в руках крепко сжимала черную сумочку. Будучи ниже Лавли почти на целую голову, она смотрела на нее снизу вверх, скрестив на груди руки.

– И вот так ты меня встречаешь?

– Бабуля! Когда ты… – Лавли бросилась обнимать ее, цепляясь, как за единственный шанс на спасение. В глазах почему-то вдруг встали слезы.

– Утром, – ответила бабушка, практически профессионально похлопывая ее по спине. – И решила сразу зайти к тебе. Я слышала, что случилось, – сказала она, кивая на перевязанную руку. – Не ожидала, что застану тебя с таким ужасным похмельем, но могу понять.

– Да я… – начала Лавли, но бабушка отстранилась от нее на вытянутых руках и окинула суровым взглядом. – Ну ладно, ладно, да, – недовольно сказала она, хотя понимала, что ей нечего возразить.

– Ну что, пустишь меня наконец или продолжишь жалеть себя, пока я стою на пороге?

Лавли сощурилась; солнечный свет бил в глаза.

– Хорошая же погода, бабуль.

– Солнце тоже опасно. Не хочу заработать рак кожи, – сказала она и прошла в дом, протиснувшись мимо Лавли.

Та вздохнула, но впервые за несколько дней на губах выступила улыбка.

– Заходи, бабуль, заходи.

Миссис Элизабет Браун расстегнула пальто, аккуратно поставила сумочку на кухонный стул, а потом уперла руки в бока и оглядела бардак.

– Сколько ты выпила?

– Полбутылки, – ответила Лавли.

– Не ври мне.

– Ладно. Две бутылки. Или три. После первой сбилась со счета.

– Ты пила одна? Потеряла сознание?

– Господи, бабуль, у нас тут собрание анонимных алкоголиков? Со мной были друзья. – Не дожидаясь вопроса, она быстро добавила: – Надя с Бобом. Мы посмотрели кино, потом они сели играть в приставку. Мы напились, они взяли такси и разъехались по домам.

Бабушка достала из раковины пару кружек и принялась мыть их.

– Бабуль, да я уберусь, – вяло сказала Лавли, но опустилась на стул, признав поражение. Спорить с бабушкой было бессмысленно. Особенно учитывая, как ей было плохо.

– Травма серьезная, так что разрешаю потратить на жалость к себе две недели, – сказала бабушка, не оборачиваясь. – Насколько я понимаю, несколько дней уже прошло. Сколько там осталось до физиотерапии? Полторы недели? Можешь пораскисать. Но только до начала лечения.

– Не надо меня жалеть, бабуль, – сказала Лавли, упираясь лбом в ладонь. – Лучше расскажи, как дела. Я думала, что… ну. Мы еще не скоро увидимся.

– Я не жалею, – ответила бабушка. – Поверь мне. Когда у твоего дедушки не задавалось выступление или ему отказывали в работе, мы брали бутылку виски, устраивались на диване, и он плакался, что его карьера летит в тартарары, он бездарь и никогда ничего не добьется. А на следующий день, стряхнув похмелье, он шел и пытался дальше. Если не получалось вовремя пожаловаться, он приходил в себя значительно дольше. Поэтому я позволяла ему раскиснуть. Но только на один день.

Лавли об этом не знала.

– Дедушке было тяжело начинать?

– Как и всем творческим личностям, – ответила бабушка, набирая воду в чайник и роясь в шкафчиках. – Комики всегда начинают с маленьких клубов. Их перебивают и освистывают, и иногда выступления проходят просто ужасно. Как и твои прослушивания. Хотя, пожалуй, скрипачей не оскорбляют в лицо, – признала она.

Лавли подумала обо всех юмористических шоу дедушки, обо всех залах, где он выступал, о славе, которую заработал. Как-то бабуля тайком шепнула Лавли, что поэтому-то ее отец и стал бухгалтером – как еще он мог взбунтоваться против родителей, когда папа был легендарным комиком,