Река Великая - Максим Николаевич Николаев Страница 2

По улице впереди — черный заброшенный дом стариков Козаковых. За ним горит синим светом окошко избы, где раньше жили другие Матвеевы бабушка с дедушкой, потом мама с маленьким дядей Андреем, потом дядя Андрей с женой, а теперь живет дядя Андрей — совсем один. Пропавший дядя Юра Семенов — его напарник по рыбалке. Избы Семеновых отсюда не видать, да и не надо. С тех пор, как Семеновы завели коз, двойняшки взяли за моду швыряться в Матвея катышками, и тот старался мимо без нужды не ходить. Вдобавок еще дразнили его за то, что рыжий и толстый, хотя он не толстый, а только полный, а то, что рыжий, так это наследственность. Мелкие оба, еще и в школу не ходят, а нисколько его не боятся. Наверное, плачут теперь. И Пашка, их старший брат, тоже. Хотя он и не плачет, может: совсем большой, с Дашкой в одном классе учится.

— Па-ап, а дядю Юру, что, староверы укралѝ.

Отец на ходу оборачивается к сыну:

— Бог его знает, может, и украли.

Над Малыми Удами висит молочный серп луны, сахарной крупой по небосводу рассыпаны звезды. Две пары валенок, большие и маленькие, тихо хрустят по снегу.

— Па-ап, а Ящеры за что так называются? Там правда, что ли, ящерицы живут?

Отец пожимает плечом, на котором висит рыболовный ящик:

— Да Бог их знает.

* * *

Избивал супруг Алену, или нет? Бил, конечно. Но не избивал, нельзя так сказать. Вот отец ее, царство небесное, мать избивал. Пока совхоз не закрыли, еще ничего, а, как работы не стало, будто гад какой вселился в него. Сколько раз они с мамкой у Дубенков прятались! Коли не Максим Пахомыч, еще неизвестно, что б с ними было. Когда отца со льда, по пьянке замерзшего, принесли, они с матерью только перекрестились, хоть и грешно так думать про покойника, тем более про родителя, Господи прости!

Юрка — тот другой был. Перед детьми ремнем помахать горазд был, когда разбалуются, но чтоб ударить — упаси Боже! А ее саму если стукнет, то только по пьянке, и тут же прощения ползет просить, коленки целует. Нежный был. Был. Чуяло Аленино сердечко, что не увидит она его больше живым, да и мертвым навряд ли.

— Это не от негò — Полицейский указал на синяк, который от слёз на морозе из фиолетового превратился в ярко-сиреневый.

— На кухне споткнулась, пока холодец варила.

— Холодец?

По лицам было понятно, что ей не верят. Да и холодца-то, конечно, никакого не было. Хотя нет, был, конечно, свиную рульку ездила для него в город покупала. Но это здесь не при чем. За стол она небитая садилась. Выпили за старый год по рюмочке, потом по другой, по третьей. Тут Юрка и завел этот разговор про машину: «БМВ» двадцатилетнюю насмотрел на «Авито», на ходу, мол. Да хоть на двух ходах! У них за душой — ни копейки. А он говорит, в долг соберем и до конца года рассчитаемся. Про хозяйство свое стал заливать. Всегда так, как выпьет: сразу фермером-миллионером себя представлял, хоть сам за всё время, что коз держат, два раза молоко в город свозил, и оба раза без толку: жаловался, что в Пскове — одни нищеброды, зато и не берут. Они здесь в деревне, можно подумать, дюже богатые!

Еще не придумал, что с козами делать, а уже новый прожект у него созрел: африканских страусов на яйца и на мясо разводить, еще и сельхозсубсидию на них собрался выбить. Мол, диетическое и то, и другое: в городе бабы с руками расхватают. Как Алена страусов этих на огороде у себя представила, ее смех разобрал, пьяненькую. Юрка тут и взбесился.

Пашка психанул, к себе пошел. Двойняшки уже спать уложены были, проснулись, расплакались. А Юрка, как увидал, что натворил, полез прощения просить. Тут уж и она волю рукам дала, всю рожу ему ногтями спустила. Напоследок он хлопнул дверью, только вышло тихо: дверь разбухла в зиму, закрывалась с трудом. Сказал Юрка Алене, куда идет? Да, сказал, когда она спросила. Ровно два слова. Стыдно было повторить эти слова полицейским.

Андрюха Евстафьев, Юркин напарник по рыбалке, Новый год отмечал у жены в городе. Когда из Пскова он вернулся в Малые Уды, то они с Аленой сначала сами вдвоем пошли на поиски, а потом поехали вместе в Тямшу к Дим Санычу, к участковому. Дим Саныч был сама любезность, но заявления брать не захотел. Спросили, почему. Участковый ответил: сам, мол, найдется. Это Алену не устроило. Андрюха был еще, что называется, с запахом, и заново в Псков, тем более в полицию, ехать боялся. Но она уломала. Как Алена и говорила ему сразу, в главном управлении на Октябрьском проспекте никто его нюхать не стал. Заявление о Юркиной пропаже приняли без вопросов.

Сегодня полицейские приехали — они еще пообедать не успели: Алена только достала погреться салат из холодильника, с Нового года до сих пор оставалось: оливье и бутерброды с сыром да колбасой сырокопченой; шубу вчера доели, хоть в горло не лезло ни ей, ни детям. Пес залаял. Она выглянула в окно и увидела машину. Серая «Лада» подкатила к их забору и остановилась у калитки. На ее глазах первым из машины вышел хмурый лысый майор лет сорока пяти, а следом за ним — юноша-лейтенант. Обоих она видела вчера, когда ездили подавать заявление. Лейтенант ей еще тогда понравился: вежливый, лицо — приятное, интеллигентное. Одет он сейчас был в клетчатое пальто, на шее — белоснежный шарф. Будто не полицейский, а какой столичный студент. Слегка портили его только усики с бородкой: за что-то их сейчас взяла за моду носить молодежь.

Несколько часов они опрашивали соседей в Малых Удах, и теперь вместе с Аленой пошли в Выбуты к перекрестку. Не так давно на холмике возле развилки поставили памятный камень: «Величаем тебя блаженная и равноапостольная княгиня Ольга и чтим святую память твою идолы поправшию и многия люди российския святым крещением просветившую». Жилых домов на малой, так сказать, княгининой родине давно не осталось — только старинный погост деревенский, где Аленины родители лежат, да и половина деревни. Из зданий, если кладбищенские хозпостройки в счет не брать, — одна старинная церковь. К ней прилепилась колоколенка: маленькая и низенькая по городским меркам, всего в два